Павел Хадыка - Записки солдата

Судьба моей семьи в период Отечественной войны, как и судьба миллионов людей на оккупированной территории, сложилась очень тяжело. Попытка уйти из Минска оказалась безрезультатной. Нести на руках четырехлетнего больного ребенка жена не могла. Дороги беспрерывно бомбили. Особенно свирепствовали фашистские стервятники к востоку от Минска. Они расстреливали из пулеметов людей на дорогах и вдали от них.

Вокруг Минска немцы сбрасывали диверсионные банды, которые убивали людей, сеяли панику и распускали различные провокационные слухи.

На седьмой день войны в городе появились фашистские танки и колонны их войск. Бои начали отдаляться на восток.

Как жить дальше? Какое-то время жена с детьми находилась в доме своего отца по Домашевской улице. Позже дом сожгли немцы. У них совершенно не было никаких запасов продуктов, не было и денег. Жена ходила на пригородные колхозные поля и собирала щавель, лебеду, кое-какие вещи обменивала на продукты, иногда ей помогали знакомые. С каждым днем жить становилось тяжелее.

Как-то она сходила в деревню Крупцы, что в 5—6 километрах от города, там жила ее родственница, тетя Оля Шиманская. Она любила нашу семью и стала помогать продуктами. Позже жена с детьми немного жила у Шиманской.

— Как-то в конце августа или в начале сентября, — со слезами на глазах рассказывала жена, — ко мне пришла знакомая, бывшая соседка по дому на площади Свободы, Юстина Лапова. Она была вдовой, на руках двое малых детей. Мы пошли на пригородное колхозное поле, где была уже выбрана картошка, и стали перекапывать землю, отыскивая отдельные, оставшиеся в земле клубни. У нас уже было по два-три килограмма картошки, когда на поле появился какой-то мужчина. Он быстро подошел к нам, назвал себя полицейским, отнял у нас лопаты и картошку и начал избивать нас. Мы плакали, просили его вернуть нам лопаты и картошку, объясняли, что у нас малые дети, а лопаты одолжили у знакомых и нам нечем за них расплатиться. Но ни лопат, ни картошки он не вернул. Даже пригрозил, что если мы еще раз появимся на его поле, он нас постреляет. Больше мы сюда не стали ходить.

В это время произошел еще один печальный случай. Сын, оправившись от болезни, стал выходить во двор дома.

— Однажды я его одела в поношенное пальтишко с желтыми металлическими пуговицами, — с дрожью в голосе рассказывала жена. — На пуговицах были якоря. Как на грех, во двор зашло несколько немцев. Я быстро вышла и хотела взять мальчика на руки. Но меня опередил один немец. Он что-то прокричал по-немецки, подошел к ребенку и начал с силой отрывать пуговицы на пальтишке. Некоторые пуговицы были пришиты прочно и отрывались с кусками сукна. Ребенок закричал диким голосом, а фашист со злом бросил оторванные пуговицы на землю, начал топтать их ногами и выкрикивать какие-то ругательства. Потом стал угрожать мне. Я совершенно растерялась и не знала, что делать. Наконец фашист толкнул ногой ребенка, и тот упал. Я подбежала, схватила сына на руки и унесла в дом. Ожидала выстрела в спину. Но немцы ушли.

В городе начались аресты и расстрелы невинных людей. Жизнь стала невыносимой. И жена окончательно решает уйти из Минска.

Но куда? Кто приютит с двумя детьми? Тогда все жили в нужде и страхе. Но, как говорится, свет не без добрых людей. Сначала ее приняла у себя добрая тетя Оля Шиманская. Но и там стало трудно жить. Не хватало продуктов. Зимой 1941 года жена с детьми пешком пошла в Ворониловичи, хотя дороги толком не знала и неизвестно было, как отнесется к ней брат Александр. Но другого выхода не было. Надо же как-то спасать детей. Помнила лишь название деревни, да еще Барановичи и Ружаны. От деревни до деревни шла с детьми дней двадцать. Всех уверяла, что возвращается домой в Ворониловичи, что муж был учителем и погиб во время бомбежки в Минске. Заходила только в старые, как ей казалось, бедные дома. Большинство людей относилось к ней сочувственно, разрешали заночевать, давали поесть. Все интересовались, что и где видела. В то время многие семьи и одиночки шли кто на запад, а кто на восток, ища пристанища у родственников или у знакомых.

Много людского горя увидела в пути. Запомнилась ей ночевка в деревне Боровики Слонимского района. Приютили жену в ветхом домике две старенькие сестры, одной было лет семьдесят, а второй еще больше. Сына одной из них накануне расстреляли фашисты, а сына второй сестры арестовали, и она не знала, жив ли он. В домике они остались вдвоем, беспрерывно плакали и проклинали оккупантов.