Дмитрий Володихин - Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

То же самое видно и в «Расколе».

Вроде бы во главе страны стоит «добрый царь». Алексей Михайлович — милостивец и «молитвенник». Но Россия устроена не по-европейски, она вообще иноземного не приемлет, и если обнаруживается хотя бы след «фряжского письма» в иконописи, тот же Никон выжигает его каленым железом. Русское устройство власти — неограниченное самодержавие. Власть сконцентрирована на самом верху. И сколь благородными ни были бы устремления первого человека в стране, все равно, именно благодаря полному отсутствию ограничений, он имеет шанс погубить наилучшие планы привычными методами их реализации. Такая организация власти, настойчиво показывает Кураев, порочна в принципе. Алексей Михайлович вроде бы понимает: мало одной власти, чтобы изменить жизнь к лучшему, нужен Господь, нужен «…подвиг душевный и любовь». А все же и он колеблется между «пойдем, голубушка, помолимся» и «пороть буду!». Что ж говорить о его служильцах? На низу всё проще, грубее. Дурна не реформа Никона. Дурно то, что общественный уклад России ставит знак равенства между ее осуществлением и приведением несогласных к покорности начальству — такова ясно выраженная точка зрения автора сценария. Если вглядеться в самую суть мировидения российской власти, то там — корысть и стремление сохранить собственный, ничем не ограниченный деспотизм. Аввакум презрительно бросает одному из ее представителей: «Как же вы себя любите, антихристово семя!» Фраза эта моментально уносит зрителей в XX век, а то и в XXI. Всё те же проблемы, всё те же образы, что интересовали рафинированного интеллигента и «западника» Кураева в его творчестве, прежде не выходившем за пределы советской эпохи. Всё то же! Опять — жестокая власть, модернизирующая общество, ни в грош не ставя при этом отдельного человека, мучая его, относясь к нему безжалостно. Опять пустыня тирании. Опять отгораживание России от Запада, страстно нелюбимое Кураевым. Собственно, мы видим русский мир как муку «дурных повторений». Как ни парадоксально, а получается, что у Досталя и Кураева семнадцатый век — повтор двадцатого!

Вот и выходит: не таков кинематографический Федор Алексеевич, каким сделало его родное XVII столетие, а таков, каким приказало его подать наше время. Исторической правды в образе «царя-философа» немного.

Но всё же этот монарх стjит самого внимательного отношения со стороны образованного класса России. Правда, по другим причинам. Не как опередивший Петра монарх-западник, нет. И не как правитель, сознательно отказавшийся от почвы, которая его вырастила.

Скорее, как русский государь, примиривший в себе родную почву и тягу к Европе. А ведь это — исключительно редкое для нашей истории качество! Русский из русских, православный из православных, он спокойно брал от европейцев то, что могло оказаться полезным для страны. В то же время он не ставил народ, культуру и Церковь в подчиненное по отношению к европейским порядкам положение. Федор Алексеевич вмещал в себе две разные правды, два пути развития, притом вмещал их, не ссоря, не противопоставляя один другому. Гармония идей, свойственная внутреннему миру этого монарха, никак не ограничивала его энергичной натуры в практических действиях. При всем физическом нездоровье Федор Алексеевич проявил себя весьма деятельным и жестким политиком.

Трагическая фигура!

Умер на взлете…

Знакомясь с его судьбой, впору подумать об одной исторической альтернативе. Если бы Федор Алексеевич прожил подольше, возможно, наша страна избежала бы оглушительной, страшной, костоломной европеизации Петра Великого. Исторические процессы делали сближение с Европой неизбежным. Так или иначе нам не удалось бы от этого уйти. Но, как знать, не предложило бы долгое царствование Федора Алексеевича иного варианта европеизации — более мягкого, более щадящего, избавляющего нашу страну от культурного раскола между «верхами» и «низами»?

Именно долгое царствование, а не жалкие шесть лет, как случилось в исторической действительности…

Всмотритесь в фигуру «бедного отрока». Всмотритесь в его мечты, в его деяния. Россия многое приобрела при Петре Великом, но многое и потеряла. Наверное, был у нас вариант пройти по той дороге с меньшими потерями. Не торопясь. Не впадая в неистовство. Не обманывая себя прекрасными миражами. Но мы его потеряли.

Почему? Отчего Бог не дал нам пути удобного и легкого?

Возможно, великие ошибки хороши тем, что учат не повторять их. А утраченные возможности хороши тем, что когда-нибудь они возникают снова… И хорошо бы их не упустить во второй раз!