Лотар-Гюнтер Буххайм - Прощание

— Неплохо, — говорит старик, смотрит бутылку на просвет и разливает остаток по пустым стаканам.

— Когда ты видел Симону в последний раз? — возвращает меня старик из задумчивости.

— В суде низшей инстанции в Штарнберге. Там она была элегантно одета в платье-костюм, шляпку с фиолетовой вуалью, а спереди на шляпке — колибри.

— Скажешь тоже! — поражается старик. — И для чего все это?

— Речь шла о родительских правах на сына. Ему было примерно восемь лет.

— И чем все это закончилось?

— Судья не попался на удочку Симоны, он приложил много усилий, будучи психологически подготовленным человеком. Он подверг сына так называемому Роршахтскому тесту. Ребенку пришлось каждого, в том числе и Дитти, которая заботилась о нем как его мачеха, нарисовать в виде животного. Когда я увидел результат, то подумал, что проиграл! Я оказался большой змеей. К своему удивлению, я узнал: змея является, так сказать, самым лучшим животным на ценностной шкале.

— Чего только не бывает, — говорит старик, и через некоторое время продолжает: — Но то, что Симона была в концентрационном лагере, верно?

— Да, из Равенсбрюка незадолго до окончания войны ее освободили в результате акции, проводившейся графом Бернадотом.

— Ты однажды сказал: «Возможно, хорошо, что до этого она была в тюрьме Френес».

— В то время я думал о том, что бы ей сделали в Ла Боль ее собственные земляки, если мы больше сможем ее защищать. Оказалась бы она позднее в Ла Боль, так сказать, прославленной героиней Сопротивления — вот в чем вопрос.

— Не обижайся, но для меня все это звучит немного путано.

— Так оно и есть, — и больше чем немного. Очевидно, никто — кроме Симоны — не знает, работала ли она во время войны на Сопротивление или нет. Возможно, что все это был лишь театр, возможно также, что наша военная контрразведка принимала ее театр за чистую монету, а ее земляки воспринимали это так же.

— Ты что же, не спрашивал ее?

— Спрашивал? Я выпытывал это у нее!

— И?

— Никаких «и». Каждый раз жалюзи опускались.

— Смешное существование, — бормочет старик.

— Это говоришь ты. Но не пора ли нам наконец поспать?

— Да, сейчас. Подожди-ка. В моей бутылке виски еще кое-что осталось. А теперь быстро скажи мне, что она сейчас делает. Она снова вышла замуж, сказал ты. Что делает ее муж?

— Он — астматик.

— Тоже — профессия, — говорит старик. — Это все?

— Ну да, ну она таскает его за собой. Когда-то он хотел заочно стать преподавателем истории.

— Француз или американец?

— Американец.

— Как она на него вышла?

— Он сын ее мачехи.

Старик, сбитый с толку, поднимает веки.

— Это звучит как анекдот, но это действительно так. Симона одновременно является теткой, — ах, ерунда, — кузиной своего мужа — нет! тоже неверно. Еще раз сначала: Симона является одновременно сводной сестрой своего мужа, ее мачеха — одновременно ее тещей и ее отец является одновременно ее свёкром.

— Ты, наверно, выпил слишком много виски и теперь разыгрываешь меня?

— Ни в коем случае! Это было так: ее отец — такой вот папочка из секретной службы, ты таких, очевидно, знаешь, — не терял времени на профессиональные дела, он охотнее обслуживал дамочек, особенно состоятельных американских вдов. Он нашел одну с сыном примерно тридцати лет, женился на этой богатой вдове, а его дочь Симона вышла замуж за ее многообещающего сына.

— Тут без логарифмической линейки не обойтись! — сетует старик и спрашивает нормальным голосом: — Ты еще поддерживаешь контакты с Симоной?

— Спорадически.

— И что она делает теперь?

— Магазины игрушек, я тебе уже говорил, затем недвижимость, антиквариат, гостиничный менеджмент, всего и не перечислишь. Города она также меняет постоянно.

И тут я замечаю, как я ослабляю контроль над своей злостью к пытаюсь смягчить ток:

— Возможно, мне следовало бы смотреть на это так: Симона — дитя войны. Ее юность была чем угодно, но только не нормальной. Я бы сказал, что она меченная войной. Такими, в сущности, являемся все мы — меченые, сломанные — или как там еще. — Старик согласно кивает, а я продолжаю говорить: — И вот наше короткое счастливое существование довольно быстро превратилось в ад, потому что везде проглядывали обман и ложь и даже твердой почвы под ногами больше не было. Чего у Симоны не отнимешь, так это сверхактивную фантазию, направленную во зло.

— Нда… — говорит старик, в то время когда мы маленькими глотками допиваем остатки виски, а затем он еще раз говорит: — Нда, ну а теперь наверно пора спать. Ты, правда, можешь поспать завтра, нет, сегодня, в самолете.