Шамиль Султанов - Плотин. Единое - творящая сила Созерцания

Вполне возможно, что после или вместо начальной школы Плотин мог обучаться в высшей риторской школе. Дело в том, что к такому образованию более всего должны были стремиться дети декурионов и сыновья богатых отпущенников. Поскольку отец Плотина принадлежал к числу последних, то он вполне мог быть похожим на отца Горация, который, тоже будучи отпущенником, сына своего из тщеславия направил в риторскую школу.

В риторских школах тщательно изучали греческий язык, латинскую и греческую словесность — латинские и греческие грамматики толковали и комментировали классические произведения греческой и римской литературы. Изучали также ораторское искусство. Оканчивали эту школу обычно в 15–16 лет.

Плотин был весьма начитанным в античной литературе философом. Конечно, вряд ли это результат только лишь школьного образования. Но можно достаточно уверенно утверждать, что школа, по крайней мере, не исказила, а наоборот, способствовала углублению интереса мальчика к классической литературе эллинов.

Гомер — эта «библия эллинов» — цитируется Плотином более всего. И так же часто он использует образы Гесиода Но, кроме этих патриархов, Плотин обращается в «Эннеадах» к героям Аполлония Родосского, Феогнида, Симонида Кеосского, Пиндара, Эсхила, Софокла, Еврипида, Аристофана, Фукидида, Ксенофонта, Цицерона, Сенеки. Плотин блестяще знал и орфико-пифагорейскую литературу.

Для более рельефного представления своих мыслей Плотин порой прямо заимствовал необходимые образы у классических авторов. Обосновывая отличие души, погруженной в тело, от души самой по себе, Плотин, например, пишет: «Благодаря своей божественности, душа является безмолвной по своему характеру, опираясь на саму же себя. А тело, ввиду его слабости, приходит в замешательство: и само оно является текучим, и поражают его внешние удары. И оно первое возвещает об этой целостности всего живого существа и передает свое смятение целому. Так, в Народном собрании старейшины восседают в безмолвном раздумье, а беспорядочная толпа, требуя еды и жалуясь на то, что доставляет ей страдания, ввергает все собрание в безобразное смятение. Когда к ним доходит разумное слово от благомыслящего, — причем старейшины так и пребывают в спокойствии, — то толпа приходит в упорядоченное состояние и худшее не одерживает верх. А если этого нет, то побеждает худшее, а лучшее так и пребывает в безмолвии, потому что шумящая толпа не смогла воспринять идущее разумное слово».

Эти образы навеяны Вергилием:

…Скрипит песок под колесами походной повозки. Хотя дороги и очищаются периодически рабами, но пустыня не знает покоя в своем стремлении набросить вечно живую сеть из мелких, струящихся ручейков разноцветного песка. Скрип песка — мальчик закрывает глаза: все вокруг окутывает мглистая тишина. Скрип становится резче, более тягучим и сильным, он рвется вовнутрь — сквозь уши, нос, рот, кожу. Словно пустыня рассказывает что-то очень важное, о чем нельзя промолчать.

…Песчинки на детской ладони. Раз… два… пять… одиннадцать. Какие странные треугольники их связывают! А если каждая песчинка — это центр круга, и расширяются, как волшебные, эти упругие круги, и становятся все больше и больше. И вот уж достигли границ небосвода…

А каждая песчинка — это мир со своими богами, морями и пустынями… Одиннадцать песчинок на моей ладони одиннадцать миров, где пустыни молятся своим небесам и не знают, что в моей ладони они так похожи друг на друга…

…На севере огибает Синайскую пустыню страна гор. И я вдруг вижу то ущелье, где нашел тогда удивительный камень. Он был плоский и округлый, и на нем была изображена фигура человека с распростертыми руками и широко расставленными ногами, но без головы. В самом центре камня, через живот человека, было выбито отверстие. Я сразу догадался, что они оставили эту священную вещь. Для меня. Я подношу его к левому глазу, и зажмуриваю правый, и начинаю медленно вглядываться в нависшие вокруг скалы. И все вдруг преображается — так ясно и живо, что я даже вздрагиваю. Скалы мгновенно превращаются в огромных и спокойных великанов, время от времени глубоко вдыхающих замирающие от страха облака. У великанов нет ртов и ушей, но они разговаривают друг с другом и понимают друг друга, — я вижу, как они это делают, и жуткое, захлестывающее восхищение переполняет меня. На каждом из великанов огромные валуны, врываясь оранжевым светом, превращаются в диковинных животных. Огромный медведь медленно ступает по узкой тропинке, раскачивая в такт своей влажной мордой. Застыл в небольшой пещере лев — глаза его словно поблескивают в гриве. Медленно взлетает длинный, голубой, с коричневыми полосами летучий змей. Приготовился к вечному прыжку леопард. И они все — такие величественные и выпуклые — странные сновидения великанов. Я смотрю на эту прекрасную картину, я весь ушел в это зрелище, и я сам — новый образ великанов. И плоский кусок гранита валяется где-то поблизости…