Белфорт Джордан - Волк с Уолл-стрит

Вместо того чтобы вернуться в Вестхэмптон, находившийся в добрых семидесяти милях к востоку, мы отправились прямиком в Олд-Бруквилл, до которого было всего минут пятнадцать езды. Там нас уже поджидали обе наших семьи. Даже Тони Кэриди, отец Герцогини, всеобщий баловень и безнадежный неудачник, соизволил явиться. «Все такой же красавчик, – подумал я, когда первое волнение понемногу улеглось. – Точная копия Уоррена Битти, и все так же озабочен только одним – у кого бы стрельнуть денег».

Руководить процессом взялся Безумный Макс – прямо на глазах превратившись в сэра Макса, он первым делом уверил нас с Герцогиней, что все будет в порядке, после чего принялся названивать в разные больницы, расспрашивать врачей одного за другим – и все это с олимпийским спокойствием. Пока все было в норме, о Безумном Максе не было ни слуху ни духу, но стоило случиться беде, как он появлялся словно из-под земли – наверстывал упущенное время, при этом отчаянно и беспрерывно дымил и произносил бесконечные монологи.

Моя мать была в своем репертуаре – святая женщина, она суетилась возле нас с Герцогиней, а в промежутках возносила за здоровье Картера еврейские молитвы. Сьюзен, анархистка в душе, предположила, что причиной порока сердца у Картера вполне мог стать правительственный заговор и доктора в больнице наверняка приложили к этому руку. На вопрос, зачем им это, она затруднилась ответить.

Мы объяснили Чэндлер, что ее братишка очень болен, – на что она ответила, что уже успела его полюбить и что она рада, что мы решили забрать его из больницы. После чего принялась невозмутимо играть в свои кубики. Гвинн и Джанет также выразили готовность заступить на дежурство – правда, перед этим обе чуть ли не шесть часов подряд бились в истерике. Да что там они – даже Салли, моя нежно любимая шоколадная лабрадорша, добровольно взяла на себя обязанности сиделки – устроилась у изголовья кроватки Картера и покидала его только чтобы выбежать в сад или поесть, да и то ненадолго. В отличие от нее, Рокки, псу Герцогини, зловредному маленькому ублюдку, явно было наплевать на Картера. С безмятежным видом он продолжал отравлять существование всех и каждого в доме – беспрестанно и без всякой причины лаял, таскал у Салли еду из миски, пока та дежурила возле Картера, молясь за его здоровье вместе со всеми, как и положено хорошей собаке.

Однако больше всех меня разочаровала Руби, детская медсестра, которую нам так расхваливали в агентстве по найму, одном из тех, что подыскивают ямайских сиделок для богатых семей. Проблемы начались в тот самый день, когда Ночной Рокко привез ее сюда, – ему вдруг показалось, что от нее пахнет спиртным. Дождавшись, когда она распакует чемодан, он счел нужным обыскать ее комнату. Через пятнадцать минут, затолкав ее обратно в машину, он отвез ее обратно, и с тех пор мы ничего о ней не слышали. Единственный плюс всей этой истории заключался в том, что мы в результате оказались обладателями пяти бутылок виски «Джек Дэниелс». Конфискованные Рокко, они перекочевали в мой бар.

Присланная на замену медсестра приехала часа через два – и тоже, похоже, прямо с Ямайки. Звали ее Эрика, и она оказалась настоящим сокровищем, поскольку тут же нашла общий язык и с Гвинн, и с остальной компанией. Эрика быстро влилась в команду добровольцев, заступивших на вахту возле кроватки Картера.

Прошло четыре дня – у Картера по-прежнему не замечалось ни малейших признаков сердечной недостаточности. Между тем мы с отцом навели справки, выясняя, кто считается лучшим детским кардиологом. Все в один голос называли имя доктора Эдварда Голенко. Он был главой хирургического отделения манхэттенской больницы «Маунт-Синай».

Увы, записаться к нему на прием можно было только через три месяца, однако эти три месяца чудесным образом сократились до одного дня – как только доктору Голенко сообщили, что некий мистер Белфорт собирается пожертвовать отделению детской кардиологии кругленькую сумму в 50 тысяч. Итак, на пятый день своей жизни Картер снова оказался на смотровом столе, только в этот раз его окружала толпа докторов и сестер, наперебой восхищавшимися его ресницами, – слава всевышнему, минут через пятнадцать медики все же занялись наконец делом.

Мы с Герцогиней молча стояли в сторонке, глядя, как команда докторов готовит к работе какой-то суперсовременный и супернавороченный медицинский агрегат – чтобы, как я понял, поглубже заглянуть Картеру прямо в сердце и рассмотреть его гораздо лучше, чем это можно было сделать с помощью обычного эхокардиографа. Доктор Голенко оказался высоким, худощавым, слегка лысеющим человеком с очень добрым лицом. Я рассеянно оглядел комнату… и с удивлением обнаружил, что в палату набилось как минимум девять взрослых в белых халатах. Они взирали на моего сына с таким восторженным благоговением, словно на бесценное сокровище (ну да, так оно и было). Потом я скосил глаза на Герцогиню, по привычке кусавшую губы. Она вытянула шею, явно стараясь ничего не пропустить, и я вдруг подумал, неужели она сейчас думает о том же, о чем и я, а именно: Какое же счастье, что мы богаты! Потому что если кто и мог спасти нашего сына, то только эти люди.