Владимир Рудный - Дети капитана Гранина

Когда Катя привезла Алешу в порт, на причалах творилось что-то непонятное. С тральщиков сгружали раненых, кого на носилках, кого в обнимку; сползали по сходням инвалиды; по другим сходням шел встречный поток бойцов с винтовками, пулеметами, в новеньком, точно на парад выданном обмундировании. Катя искала знакомых, но все были заняты и чем-то обозлены.

Проникшись тревогой, она бросилась к причалам искать кого-либо из медицинского начальства. На причале стоял генерал Кабанов, обычно спокойный, а сейчас до того злой, что она не решилась к нему подойти. Катя вернулась в машину, где спал в беспамятстве Алеша, и попросила шофера отъехать в сторонку, к побитым пакгаузам, она верила - снаряд второй раз туда не упадет. Шофер объяснил ей, что перед самым уходом кораблей всем пассажирам было приказано сойти на берег, что случилось - он не знает, но вместо раненых грузят воинскую часть.

Ночью Кабанов получил радиограмму комфлота: погрузить боеспособный батальон и тут же отправить конвой в Кронштадт. Кабанов решил: и батальон отправить, и самых тяжело раненных. Он приказал для этого вызвать к причалам из бухт Густавсверна пограничные катера.

Тральщики и катера ушли на восток. Финские снаряды неслись им вслед. Открыли огонь батареи Гангута, и финны замолчали.

В кают-компании "Двести тридцать девятого", на узком диванчике под портретом Ильича, в полутьме лежал Алеша. Рядом, на краешке дивана, сидела Катя - в белом халате поверх черной шинели, в синем берете, под который убрала стриженые волосы. Катер набирал ход, и волны гулко бились о борта, много раз латанные в последнем бою, в котором погиб командир. Бронекрышки иллюминаторов были по-боевому задраены, и Катя не видела уходящих назад берегов Гангута. Дверцы в коридорчик были раскрыты, там тоже стояли носилки. Кто-то открыл люк с палубы, сверху заструился свет пасмурного дня. Показались ноги в грубых ботинках; это спускался по трапику сигнальщик Саломатин.

- Белоус, - тихо позвал он, - командир приказал передать: отец провожает.

Катя вскочила, подбежала к трапику, выглянула в люк. В небе беззвучно парили два истребителя, и она не знала, на каком из них отец. А Саломатин нагнулся к Алеше, тот тихо спросил:

- Командир?.. Где командир?..

- Другой у нас командир, Алеша. - Саломатин отвернулся и побежал, он задраил за собой люк, и Катя села к Алеше.

- Отец обещал и проводил... - Катя посидела молча, слушая, не донесется ли сверху знакомый гул.

- Знаешь, Алеша, я только раз видела, как плачет отец, - тихо заговорила Катя.-Это в ту войну, когда он обгорел. Мы жили возле аэродрома. Я шла поздно из школы. Сани едут, лошадью правит моторист. Из-под полога торчат ноги в унтах. Я хотела вскочить в сани, а он замахнулся на меня хворостиной. Я не поняла. Меня никогда не обижали на аэродроме. Даже в самолет залезала. Добежала до дома, вижу - сани у санчасти, а моторист с винтовкой на нашем крыльце и никого не пускает.

- Чтобы мать не знала, - подсказал кто-то из раненых.

- Ну да. Мама ничего не знала. Она в окно смотрела на аэродром, ждала отца... Потом пришли за мамой. А меня, когда позвали, доктор, няни - все предупреждали: "Ты в руку целуй, в плечо". Я ничего не понимала. Я видела только бинты на подушке и слезы на его глазах... Когда я была маленькой, он не выносил слез. Ему хотелось, чтобы я была как мальчишка. Когда я родилась, мне игрушки приготовили - топорики, молоточки... Мама сердилась. Мама любит петь, танцевать. Когда я подросла, мама водила меня в балетный кружок. А отец приучал ходить в штанах. Помнишь, в школе фыркали, когда я приходила в штанах? Это все отец. Он учил меня стрелять из нагана, на мотоцикле ездить. Твердил, что время такое, это и девочке пригодится...

Завыл самолет, низко летящий над катером. Раненые заерзали, застонали. Катя успокаивала:

- Это наш, "ишачок"...

Кто-то насмешливо бросил:

- Наш-то наш, да лезь в блиндаж...

А Катя слушала шум мотора и радовалась: она знала, чей это мотор. Алеша слушал Катю и думал: может быть, на этом вот диванчике, на котором он лежит, сидел перед боем отец с лейтенантом Терещенко. Значит, и он погиб... Перед Алешей всплывали лица его боевых друзей. Василий Иванович, который взял его на "Кормилец". Иван Петрович, веселый и бесстрашный. Богданыч, малого водоизмещения, белесый герой Камолов, Фетисов, спасший матросов, политрук, который расцеловал Алешу на скале Эльмхольма, Борис Митрофанович, родной для всех, кто называл себя его детьми. Он думал о них, и у него прибывали силы...