Игорь Русый: Время надежд (Книга 1)

Дипломаты щелкали фотоаппаратами. Генерал Лелюшенко, командовавший теперь 30-й армией, объяснял Идену ход боев. И переводчик торопливо повторял номера разгромленных дивизий, количество подбитых танков и захваченных орудий. Иностранная речь непривычно звучала на русском холоде, среди развалин города.

- Много немцев убито? - глядя на трупы, спросил через переводчика Идеи.

- Тысяч двадцать, - ответил ему спокойным голосом командарм. - На моем участке.

Идеи как-то недоверчиво поджал губы. Длинная меховая шуба, островерхая шапка придавали ему вид грузного, массивного человека. Подбородок он укрыл шарфом, и ворсинки, заиндевев от дыхания на тридцатиградусном морозе, торчали, как белые иглы. Английские офицеры в своих коротких пальто ежились, топали ногами, чтобы согреться.

Из переулка вывели большую группу пленных. Многие были с обмороженными, распухшими лицами, у некоторых руки обмотаны тряпьем, а поверх шинелей накинуты одеяла. Идеи заговорил вдруг с ними понемецки.

- Ja, ja... Kaputt! [Да, да... Конец! (нем.)] - едва разлепляя черные губы, ответил солдат. Но шагавший позади ефрейтор ткнул его кулаком в шею. И, должно быть по флажку на лимузине определив, что здесь англичане, ефрейтор сиплым, простуженным голосом выругался.

Идеи что-то сказал переводчику на английском языке.

- Министр иностранных дел Великобритании хотел бы увидеть поле сражения, - объяснил тот.

Командарм жестом указал на машины. И, толкая друг друга, все забрались в кабины, где не было холодного ветра. Колонна легковых автомобилей снова покатилась через город.

В машине с Невзоровым ехали три английских офицера. Один из них, моряк с веселыми, живыми глазами, хорошо знал русский язык. Вторым был майор авиации, одетый в штатское пальто, который числился сотрудником посольства и имел дипломатический паспорт. Этот майор с невозмутимым, длинным лицом вызвал у Невзорова особый интерес. Перед поездкой он узнал, что майор является кадровым английским разведчиком и еще в 1918 году работал в Петрограде. Третий, старший из них, в чине полковника, за все это время не проронил ни одной фразы. Его морщинистое, широкое лицо с тонким носом и блестевшими, как перламутр, зубами словно дополняла толстая сигара. Выкуривая одну сигару, он тут же доставал из массивного кожаного портсигара следующую. И в машине плавал крепкий аромат гаванского табака.

Дядя Вася, одной рукой едва касаясь руля, показывал иностранцам лихость русского шофера, виртуозно объезжая глубокие воронки и разбитую немецкую технику.

Колонна автомобилей вырвалась из дымных развалин города. И сразу открылась картина битвы. Вдоль шоссе стояли брошенные орудия, самоходные пушки.

На обочинах и в поле бугрились трупы. Мороз сделал их лица фиолетовыми, а глазницы запорошило снегом.

Встречались санитарные автобусы, набитые мертвецами, разбитые бронетранспортеры с раскиданным около них штабным имуществом. Моряк, хватая Невзорова за руку, то и дело выкрикивал:

- Какое побоище... They left everything... even their wounded [Они бросали все... даже раненых (англ.).]... Это дорога смерти!

Полковник молчал, но сигара его то передвигалась из угла в угол широкого рта, то подпрыгивала к носу.

А увидев сразу десяток танков, разбитых авиацией, он вынул из кармана зеленоватый банкнот и вручил моряку.

- Честный выигрыш, - засмеялся тот, помахивая банкнотом. - Мы заключили пари еще в Лондоне. Сэр пережил Дюнкерк и говорил, что Москва не устоит. Вы понимаете?

- Ишь ты, - хмыкнул дядя Вася, наклоняясь к рулю.

Ближе к фронту начали попадаться идущие строем бойцы. Около подбитого бронетранспортера устроила привал какая-то рота. Горел костер из немецких соломенных валенок.

Шоссе впереди оказалось забитым итальянскими грузовиками. На поле стояли брошенные танки.

Машины остановились. Идеи, а следом и другие выбрались из автомобилей. Снова защелкали фотоаппараты. Молчаливый полковник наклонился, разглядывая убитого немецкого офицера. Шинель на трупе была распахнута.

- Не правда ли, у мертвых на лице яснее выявляется прежняя натура, сказал моряк. - Этот, можно думать, имел благородство, что стало редким...

"Может быть, - отметил Невзоров. - Конечно, приспособленцы спасали шкуру". Ему вспомнился долгий спор западных философов, начавшийся еще после той войны: отчего уцелевшие в их странах будто несут печать вырождения. Философы не сумели ответить. И то поколение было просто названо "потерянным". Думают ли, затевая войну, об этой стороне, может, главной для будущего народа?