Татьяна Луговская - Как знаю, как помню, как умею

Я не понимала, зачем Чуйка лезет бороться с Володей, когда всем совершенно очевидно, что брат может прихлопнуть Чуйку одной рукой. Ну, уж прыгал бы через стул или вставал на руки, нет, поди же, он все хочет показать, что может положить Володю на обе лопатки.

Несмотря на эти маленькие изъяны, Чуйка покорил мое сердце. Я не уставала любоваться его фокусами и его каракулевой головой, которая даже от стояния на руках не могла растрепаться…

Я любила Чуйку…

Я подкарауливала в передней брата, когда он, накинув шинель, бежал утром в гимназию, совала ему в руку серебряную бумажку с осколками шоколадной бомбы и умоляюще просила:

— Вова, отдай это Чуйке. — Потом подсматривала из окна, не жует ли брат мой подарок. Но Володя бежал через двор так быстро, что я ничего не могла разглядеть…

Приходили и другие товарищи к брату, но никто из них не мог прыгать через стул и ни у кого из них не было ни каракулевой головки, ни веснушек, поэтому они были мне неинтересны.

Нашей Мане тоже было неинтересно с ними, и она никогда не визжала и не крутила юбками во время их визитов.

По-видимому, силовые упражнения с Чуйкой повлияли на Володю, потому что в один из вечеров, когда родители уехали в Художественный театр, а няня и Лиза играли в кухне в «свои козыри», он, отложив в сторону книги, предложил Нине и мне устроить народное гуляние с аттракционами.

Под номером первым шел аттракцион — «катание по паркету на Нининой косе». Мне велено было держаться обеими руками за длинную косу сестры, как за вожжи, и не двигаться при этом, а ей бегать вокруг стола в столовой. Мне этот номер чрезвычайно нравился, но Нина почему-то возражала и даже хотела плакать. Второй номер назывался «головой вниз». Меня поставили на четвереньки и поднимали в воздух за ноги, но я так орала, что пришлось перевернуть и поставить меня обратно головой вверх, как я и была до этого. В связи с моим ором концовка этого номера осталась невыясненной.

Вслед за этим Нина должна была изобразить «женщину со змеей». Женщина была сама Нина, а змеей — ее коса. Она махала косой, как палкой, чуть не сбила чашку со стола, и брат сказал, что к сольным номерам у нее нет таланта. Пробовали все втроем скакать через стул, но так, как у Чуйки, ни у кого не получилось.

Разгоряченный неудачами, Володя принес из детской кочергу, вставил ее одним концом в толстую медную дверную ручку, другой конец взял в руки. Мне и Нине было предложено сесть на кочергу, а Володя должен был, показывая силовой номер, качать нас на этой кочерге. Сидеть на кочерге было крайне неудобно. Качать нас было, по-видимому, тоже неудобно и тяжело. Но Володя поднатужился, качнул как следует, дверная ручка крякнула и сломалась, и мы с сестрой здорово шмякнулись об пол.

Разбитые коленки и носы, стон и вой, но главное — это сковавший нас ужас при виде сломанной, бывшей красивой ручки на двери столовой.

В наступившем затишье (после оказания нам первой помощи) справедливая Нина сказала, что ручку мы ломали все трое, но Володя рявкнул, что он не желает делить наказание с девчонками, и ушел к себе в комнату, хлопнув дверью со сломанной ручкой.

На этом народное гулянье закончилось. Эту ручку почему-то не заменили новой, не знаю — из педагогических соображений или из каких-нибудь других? Хорошо помню ее изуродованную половинку — сама она была золотая, а середина ее оказалась серой и блестела, как каменный уголь.

Мама часто вздыхала, когда смотрела на сломанную ручку, а Володя хмурился, краснел и уже больше никогда не играл с нами в «народное гулянье». И это было очень обидно.

Прошло время, я в совершенстве овладела заячьими «просказками» и могла уже сочинять их сама. Теперь у Володи появились другие герои. Начались рассказы про трех богатырей и вольное изложение былин…

— Вова, можно мы пойдем с тобой в гости к былинам, — робко спрашивала я сидящего за письменным столом брата.

— Можно, — говорил он, не отрываясь от книги. — Только лесом иди одна, без меня, а я пока почитаю.

И я шла. Я шла в переднюю, где углом на двух стенах висела большая вешалка. Остальное пространство большой передней было занято дверьми: кухонной, гостиной, столовой и входной. В углу вешалки висела длинная мамина тальма, подбитая лисьим мехом (в ней мама ездила только в театр и в баню).

Я зарывалась в ее пушистую, темную духоту и начинала пробираться дремучим лесом в гости к былинам. Солнце не проникало сюда даже днем, стволы деревьев обросли мягким мхом. Иногда мимо меня мелькали на земле опасные тени, состоящие из одних ног. Огромные, молчаливые птицы, пролетая мимо меня, хлопали крыльями, как кухонными дверями. Неподалеку, шумно, как из крана, задыхаясь, лилась вода из родника. Иногда родник затихал, и тогда с той стороны леса слышались какие-то глухие нечеловеческие, зловещие голоса. А я все шла и шла. Рыжая белка, перескакивая с дерева на дерево, стучала каблучками и указывала мне путь. А на самой высокой елке сидел одноглазый филин. Стеклянный глаз его зловеще мигал и был похож на голубоватый плафон, висящий на потолке в нашей передней. Мясорубкой скрипел притаившийся за кустами леший, и баба-яга толкла в ступе не то миндаль, не то человеческие кости. Но мне не было страшно, потому что теплый лес был заодно со мной, он хотел, чтобы я скорей пришла в гости к былинам.