Сергей Михалков - Два брата - две судьбы

— Что это еще здесь за хозяин? — грозно пошла она в наступление.

Я был удивлен ее смелостью и сделал вид, что слов ее не понимаю:

— Verzeihung, Fräulein, ich bedauere, aber die Umstände… [33] Извините, девушка, я очень сожалею, но обстоятельства… (нем.)

Она продолжала наступать:

— Фройляйн! Фройляйн! Знаем мы ваши привычки! Все вы сволочи и мерзавцы!

Я вдруг засмеялся.

— Марш отсюда! Никто вас сюда не приглашал!

— Лиза! Лиза! Что ты, Лизанька! — тщетно пыталась остановить расходившуюся дочь хозяйка.

— Ничего не желаю знать!

Я махнул рукой, подхватил кулебяку и отправился к Бёршу, где уже накрывали стол и готовили пышный ужин.

Когда вечером я вернулся на квартиру, хозяин проснулся, он чувствовал себя лучше и играл с сынишкой в подкидного.

— А, русски дурак, — начал я, подходя к кровати. — Я очень любит русски дурак.

В это время вошла Лиза и, услышав мои слова, отпарировала:

— Ох и даст вам русский дурак. Не успеете ноги унести, паразиты!

— Перестань сейчас же. Слышишь! — резко сказал отец, но она зло отмахнулась:

— Да что он понимает, балбес!

В это время в окне показалась круглая сытая физиономия того белобрысого немца, который не хотел оставаться в этом доме.

— Вот еще рыжая морда объявилась! Здрасте пожалуйста! — злилась Лиза.

А я, не обращая внимания на ее раздражение, поманил белобрысого, чтобы он вошел в дом.

— Ишь ты! Смотри, какой хозяин нашелся, как будто к себе в дом зовет! Вот нахал!

Лиза обозлилась и села в сторонке с книжкой, а белобрысый расположился около стола, достал бумажник, вынул из него фотографию хорошенькой нарядной немки, сидящей возле нарядного домика, и показал Лизе. Она продолжала чертыхаться.

Белобрысый тем временем достал другие фотографии, те, что он сам снимал на фронте. Это были страшные снимки. Голодные, с измученными лицами и страдальческими глазами женщины. Босые, в отрепьях. Смотреть эти снимки было особенно тяжело рядом с фотографией его чистенькой немочки. Лиза взяла в руки одну из этих фотографий и вдруг закричала:

— Насмешничаешь, негодяй! Будьте прокляты вы оба! — и, не выдержав, заплакала.

Белобрысый, не понимая, глупо улыбался. Хозяин (как потом я узнал, он был Лизе отчимом) закричал, что, если бы не ее мать, он бы выгнал ее из дома, и пусть жила бы где угодно, но только не с ним.

Я пошел провожать белобрысого. Когда вернулся, в доме было тихо. Хозяева на кухне улеглись спать, и только Лиза сидела с книгой за столом.

Не могу забыть той ночи… Только спустя много лет, уже после войны, со станции Долинской от Елизаветы Гавриловны Голуб ко мне в Москву пришло письмо. Вот оно:

«…Ушли вы тогда провожать немца. Родные легли спать, я с опаской жду вашего возвращения, читаю книгу… Вы вернулись и встали у меня за спиной. Боже! Что делать? Немец ведь, от него все можно ожидать. Ночь. Все спят. „Почему вы считаете, что в Германии текстильная промышленность хуже развита, чем в Советском Союзе?“ — вдруг произнесли вы по-русски, и я вспомнила какие-то слова насчет текстильной промышленности, когда ругалась с отчимом. Мысли несутся вихрем. Он все знает… Все понимает… Станет известно, что я сбежала из вагона, когда меня увозили в Германию, что ровно год живу в Долинской без учета на бирже труда. Станет известно, что вторично вырвалась из немецких когтей, обманув врачей на медкомиссии… Смотрю в книгу, а буквы сливаются, боюсь поднять голову. Но, собрав всю волю, ответила вопросом на вопрос:

„Кто вы? Откуда вы знаете русский язык? Где учили его?“

— „Угадайте“.

И в этом русском слове, произнесенном вами, мне почудилось что-то веселое, задорное, детское… Какая это удивительная была ночь! Мы разговорились. Долго беседовали. Вы вспоминали школьные годы, братьев, маму. Помнится, говорили, что в детстве жили в Пятигорске. Болел отец. Вам приходилось носить ему из аптеки кислородные подушки. Говорили о немецком языке. „Язык врага надо знать — это наше оружие!“ Когда я уходила спать, то оставила вам на столе безобидную записку, надеясь, что заметите ее утром. Но утром вас в доме уже не было, а я с чердака в щель все смотрела: „Может, уже уехали…“ Днем, видимо разыскивая меня, вы по лестнице забрались на чердак и уселись рядом.

„Прочли мою записку?“ — „Да“. — „Так кто же вы? Знаю, что москвич, а дальше?“ — „Я скоро должен ехать. Соберите всех к столу. Я должен вам кое-что сказать“.

Это звучало как приказ. И вы спустились вниз.

„Славка! — сказала я братишке, что прятался на чердаке. — Ты слышал, что он сказал? Что будем делать?“ — „Надо всех созвать“.