Валентина Малявина - Услышь меня, чистый сердцем

Дежурный хотел казаться строгим и пригрозил нам:

— Вот рапорт напишу и будете сидеть тоже в карцере.

Открыл еще камеры, оттуда опять обросшие мужики вылезли. У одного из них было интеллигентное, приятное лицо.

За окошком его камеры сквозь асфальт проросли желтые цветочки. Я даже засмотрелась на них, и как это они умудрились вырасти здесь, где совсем нет света? Наверное, хороший человек, этот парень с интеллигентным лицом, и своим светом вызволил из небытия дивные желтые цветочки.

Я улыбнулась парню, он мне.

Попросила у Наташи сигареты, она припрятала для своей любимой две пачки.

Наташа дала мне несколько сигарет, и я положила их за туалет. А когда ребят снова засовывали в камеры, я чуть пожала руку приятного парня и тихонько сообщила о сигаретах.

Он стремительно схватил мою руку и прижал к себе в знак благодарности.

Дежурный, конечно, увидел наши рукопожатия, но смолчал, жалел этих обросших чудаков, которые из жутких условий умудрялись попасть в совсем невыносимые. Наташа была похожа на дикую кошку с янтарными глазами, она чувствовала, что сейчас увидит свою любимую, и как-то по-кошачьи ступала.

— Валя! Валя! Помоги мне! Не отходи от меня!

Открыли камеру, вышла рыжая одутловатая женщина.

Открыли вторую, и Наташа замерла.

Я стою за ее спиной и вижу… Нет, этого не может быть! Вижу… маленькую, костлявую, с редкими, сальными волосами, пожилую женщину, которая нелепо пятится назад.

Наташа двинулась к ней, а та прямо прилипла к стене и боязливо улыбнулась своим беззубым ртом.

Нет, так не может быть.

Оказывается — может.

Дежурный велел ей выходить и повернул к стенке.

Наташа едва сдерживает слезы:

— Валя, милая, за что? Почему она изменяет мне?

Я ничего не ответила и пошла убирать грязную камеру рыжей, одутловатой женщины. Какая же неопрятная эта рыжая, мужики и те опрятнее. Как хорошо, что у меня перчатки на руках.

Я убрала камеру, а Наташа все возится у своей любимой.

Дежурный привел рыжую и Наташину любовь, и пока впускал и закрывал одутловатую неряху, Наташа успела сказать своей беззубой, пожилой даме, что записка в целлофановом мешочке в туалет опушена вместе с сигаретами и какими-то таблетками.

— Спасибо, — благодарила Наташина любимая.

— Что же ты так? А? — спросила у нее Наташа. — Убила бы я тебя с большим удовольствием, — и Наташа заплакала.

Закрыл дежурный дверь за этой дрянью, а Наташа присела на ведро и плачет:

— Сейчас, командир, сейчас.

Он отошел от Наташи и позвал меня:

— Что с ней?

— Любовь, — говорю.

— К Птичке?

— Нет, к этой, последней, за которой ты только что закрыл дверь.

— Быть этого не может.

— Значит, может, — вздохнула я и попросила: — Ты, пожалуйста, не говори ни с кем об этом.

Убрали мы остальные камеры, попрощались с дежурным и ушли.

Кабинет Подреза с подобострастным увлечением все еще чистили три неприятные физиономии.

Мотина сердито взглянула на нас и приказала:

— Приступайте к уборке.

В кабинете было чисто, и что они возятся в нем так долго?

— Окна, окна мойте, — командует Мотина.

Меня заинтересовали витринки, где под стеклом, как в музее, хранились поделки заключенных. Здесь — Распятия, Кресты, инкрустированные перламутром, кинжалы и ножи с восточными узорами, здесь и трон был черный, блестящий, весь резной, как будто резьба шла по черному дорогому дереву. Трон тоже инкрустирован цветным перламутром.

— Наташа, ты посмотри, какая красота!

Она подошла и стала рассматривать витринки.

— Из чего же они умудряются творить такую красоту? — поинтересовалась я.

— Целлофановые мешки жгут и из полученной черной массы делают вот такие вещи, — пояснила Наташа.

— А перламутр у них откуда?

— Это пуговицы разбитые.

Очень много было шариковых ручек и марочек. Марочки — это рисунки на платочках с библейскими сюжетами, с картинками о любви и пышной красоты цветами.

Иные рисунки — чудо!

А шариковые ручки тоже узорчатые, и их украшают цветные помпончики или кисточки, на некоторых авторучках надписи с пожеланиями свободы и счастья.

Наташа снова поясняет:

— Мужики носки свои распускают и делают узоры на ручках… ну, как ковры ткут… понятно?

Я была рада тому, что Наташа отвлеклась от событий в карцере, и смешливо говорю:

— Надо предложить Подрезу, чтобы в камерах начали ткать ковры! Я сейчас ему записку оставлю с моим предложением, — и направилась к его письменному столу, якобы и вправду собираюсь написать ему послание.