Рене Кастр - Мирабо - Несвершившаяся судьба

Это был щекотливый юридический вопрос, каких возникало немало в период формирования международного права: могла ли Франция, одна из сторон, подписавших договор, отказаться от соблюдения только одного из его положений?

Епископ Лангрский Ла Люзерн мудро заявил: «Допустить испанскую ветвь на престол означает вызвать недовольство всех соседних держав — их напугает нарушение равновесия среди европейских стран. Исключить испанский дом — потерять единственного союзника Франции».

Дилемма была сформулирована столь ловко, что следовало ее поддержать. Мирабо, понимавший ее лучше кого бы то ни было, счел нужным пока обойти эту тему. Но чтобы не показаться защитником интересов Бурбонов, он замаскировал свою принципиальную поддержку яркой тирадой, которая только и была замечена.

— Я чувствую, — вскричал он, — что речь идет не больше и не меньше как о том, чтобы признать во Франции чужеземное господство, и что, по сути, испанское предложение о предварительном рассмотрении могло быть предложением австрийским.

Острая стрела, явно пущенная в королеву! Мирабо натер ее ядом, поставив на голосование вопрос о том, может ли человек, родившийся не во Франции, исполнять здесь функции регента. Это означало поставить вопрос о праве Марии-Антуанетты на регентство, почти за два года до того, как то же самое Собрание разрешило его самым жестоким образом. А кто на примете? — задумались недоброжелатели. Ответ напрашивался один: герцог Орлеанский. Это простое предположение. Однако королева, узнав об инциденте, была уязвлена и плакала…

Возможно, именно во время этого заседания, имевшего серьезные последствия, депутат от духовенства, аббат Валле, подошел к Мирабо и прошептал ему несколько слов; коллеги трибуна с ошеломлением увидели, как великий оратор вдруг переменился в лице и поспешно вышел из зала заседаний, утирая глаза тыльной стороной ладони. Аббат Валле был шурином доктора Изабо, врача из Жьена, который, как мы помним, пользовал Софи де Монье. И мы также не забыли, что она попыталась изменить свой жребий и начать новую жизнь, с офицером дю Потера; когда ее спутник умер, Софи отравилась угарным газом…

Мирабо несколько дней не появлялся в Национальном собрании. Похоже, он оплакивал свою юность: за два месяца из жизни ушли и Друг людей, и Софи. Покинутая им женщина как будто обрела после своей кончины силу, чтобы снова смутить сердце, уже давно бившееся не ради нее. Таким же парадоксальным образом Друг людей, сойдя в могилу, взвалил на сына груз старых ошибок, совершенных обоими.

Мирабо печально размышлял об этом у себя дома, где его единственным товарищем был тогда семилетний Люка де Монтиньи, которого госпожа де Нера оставила с отцом. Покинутый нежной подругой, Мирабо все больше запутывался в сетях госпожи Лежей. Завещание Друга людей нанесло последний удар. Великий оратор, перед которым преклонялась покоренная Франция, прекрасно сознавал, что он всего лишь нищий, погрязший в долгах. В конце сентября 1789 года он не мог уплатить жалованье своим слугам, ему даже не хватало денег на хлеб насущный.

Удрученный нуждой, Мирабо однажды ранним утром явился к графу де Ламарку и сказал ему с озабоченным видом:

— Друг мой, вы можете оказать мне величайшую услугу.

— Говорите.

— Я не знаю, как мне быть; я совершенно без средств; одолжите мне сколько-нибудь.

Ламарк предложил ему «колбаску» из монет общей суммой пятьдесят луидоров — все деньги, какие были в доме; Мирабо рассыпался в благодарностях:

— Не знаю, когда я смогу вам их вернуть; я еще не успел взглянуть на наследство отца, а мои родственники уже затевают против меня тяжбы.

— Не беспокойтесь по поводу вашего долга; я всегда буду рад оказать вам услугу и способствовать таким образом независимости вашего таланта и вашего характера.

Взволнованный Мирабо ответил, «что еще не встречал в своей жизни человека, который проявил бы себя таким истинным другом, как он».

Ламарк удовлетворенно думал: «Раз ему нужны деньги, значит, он не продался; я уверен, что Мирабо никогда не поступится своими принципами ради материальной выгоды».

Как раз в это время Мирабо начал одну из самых знаменитых дискуссий, имевшую отношение к восстановлению государственной экономики. Ибо финансовый беспорядок и был истинной причиной созыва Генеральных штатов, и надо полагать, что произошедшие с тех пор события ничем не поправили положения дел; оно даже ухудшилось, причем катастрофически.