Александр Шатравка - Побег из Рая

Лукьянов получал уколы серы, от которых подымается высокая температура. Он пошёл в туалет с полотенцем, чтобы его намочить и затем прикладывать к голове. Санитар заметил полотенце и очень сильно за это избил Лукьянова. В больнице больным запрещалось иметь полотенце, но даже то единственное, висевшее у бочка с хлоркой, было очень маленьким для совершения самоубийства. Администрация больницы использовала этот случай, как говорится, делая из кислого лимона сладкий лимонад, переклассифицировав избиение больного в его спасение.

Лукьянов находился здесь до излечения уже много лет, где-то с конца шестидесятых годов, и подвергался сильному интенсивному лечению всё это время. Он был приговорен к смертной казни по статье «За измену Родине» и через каждые шесть месяцев по решению профессорской комиссии мог быть выписан и отправлен для исполнения приговора. О нем ходили разные слухи. Одни рассказывали, что Лукьянов служил у нацистов, другие говорили, что был в плену у немцев и стал невозвращенцем. Более подробную информацию о нём я нашел значительно позже в воспоминаниях бывшего политзаключенного Михаила Кукабаки . Хочу только пояснить, что Е. Лукъянов был переведен их Казанской СПБ в Днепропетровскую СПБ в конце шестидесятых годов и после выезда Л. Плюща на Запад много политзаключенных было переведено из Днепропетровской СПБ больницы в спецбольницы по всему Советскому Союзу, по этому М. Кукабака указывает Казанскую СПБ.

Теперь о факте. С человеком, которого расстреляли, я был лично знаком. Три раза, в среднем по 40 дней проводил с ним в одной камере-палате в Сербском. Вот коротко его история. В начале войны Лукьянов Ермак Михайлович — калмык по национальности попал в плен, потом лагерь. Не допытывался, не знаю; может и сотрудничал он каким-то образом с немцами. После войны Лукьянов остался в Бельгии. Работал на рудниках, получил гражданство, женился. Был членом общества Советско-Бельгийской дружбы (с его слов). Когда началась Хрущевская «оттепель», пришел в советское посольство, рассказал о себе и попросил разрешение вернуться на родину. Ему ответили: Вы, мол, совершили преступление в своё время; поэтому возвращение надо заслужить, надо поработать для родины. И Лукьянов несколько лет разъезжал по Европе; фотографировал базы НАТО. Выполнял задания успешно, так как в совершенстве владел немецким и французским языками. Шпионил бесплатно. Лубянское начальство компенсировало лишь дорожные расходы. Наконец разрешение на поездку в СССР было получено. Весь путь до Элисты он проделал на личной автомашине. Разыскал сына от довоенного брака; навестил тех, кого знал раньше или был в родстве.

Благополучно вернулся домой, в Бельгию. Но после всего увиденного собственными глазами, услышанного от родственников и знакомых о жизни и порядках в СССР — всякое желание возвращаться на родину испарилось. Да и жена-бельгийка против. Куда, мол, поедем, говорит: у нас семья — пятеро детей. Кто-то устроился, другие учатся. В общем, стал г-н Лукьянов уклоняться под разными предлогами от поручений товарищей в «штатском» из Советского посольства. Тем бы всё и закончилось. Но после поездки в Калмыкию начал регулярно переписываться с родственниками и новыми знакомыми. Через некоторое время снова захотелось приехать в гости. Ему охотно дали визу. На этот раз взял с собой сына подростка, чтобы познакомить с «исторической родиной». Позднее признавался, что с самого начала почувствовал за собой слежку. После завершения своего визита, в Бресте был арестован. Дальше как обычно: Лефортово и Сербский. Признание больным шизофренией и помещение в Казанскую спецпсихбольницу. Это происходило, где-то в 1967 году.

Впервые встретился с ним летом 1970 года. Моё назойливое любопытство, видимо его настораживало, и я мог довольствоваться лишь фантазиями санитарок об этом человеке. Когда в 1979 году мы снова увиделись, он встретил меня как родного брата. Точнее, как собрата по несчастью. Много чего рассказывал о своей жизни, о Бельгии. Третий раз я увидел его зимой 1982 года. Но это был уже другой человек. Изможденный, дряхлый старик с полностью потерянными зубами. От «лекарств» по его словам. В Казани его нещадно закармливали нейролептиками и Бог знает чем ещё. А главное, угнетённое состояние. Постоянно повторял: «Мишель! меня хотят расстрелять; я это чувствую». Напрасно пытался его успокоить. Мол, по советским законам потолок — 15 лет, которые он уже отсидел. Кроме того, он официально «невменяем», и это противоречило бы нашим законам. Всё было напрасно. И у меня появились сомнения в его здоровье. Уж не заболел ли?! Всё-таки 15 лет в психушке…