Александр Шатравка - Побег из Рая

Наша московская сопровождающая молча стояла напротив нас, дымя папиросой в ожидании дежурного. Карлен был рядом со своим сопровождающим. Из дежурной комнаты вышел толстый с неприятным лицом человек в военной форме. Он прошел, не торопясь, мимо каждого из нас пристально рассматривая, затем принял дела.

Вдруг наша сопровождающая стала громко говорить, обращаясь к дежурному и к подошедшим надзирателям:

— Посмотрите на них, посмотрите! Какие они сумасшедшие? Разве они больные? Ну захотели мир посмотреть, так что их сюда значит? — держа дымящуюся сигарету она пальцем указывала на меня и брата.

Надзиратели стояли и смотрели на неё в полном недоумении.

— Посмотрите на этого! — показала она на Карлена, — разве можно их сравнить с ним? И за что их только привезли сюда? За что?

Сопровождающая уже не говорила, а кричала и хотела получить ответы на свои вопросы. От её крика, её слов, мне стало так тяжело на душе, и только сейчас я понял, что мы попали в очень страшное заведение.

Брат молча смотрел на меня печальными глазами. Сопровождающая всё еще нервно что-то говорила, когда мы взяли свои вещи и стали уходить.

— Ребята, держитесь! Не вздумайте вздернуться или травиться! — по её лицу текли слезы. — Не вздумайте бежать или вам никогда не выбраться отсюда! Вы поняли?! — кричала она нам вдогонку.

Брат, как и я, был потрясен её словами. Что её заставило так говорить? Её работа — сопровождать людей, совершивших преступления. Ей должно быть всё безразлично, но она хорошо знала, что происходило внутри этой больницы. Ни у меня, ни у брата даже и мысли не было о самоубийстве или побеге.

Надзиратель-прапорщик привел всех нас к кабинету дежурного врача.

— В седьмое отделение, — выйдя от врача сообщил Карлен.

За Карленом был вызван брат, которого отправили в десятое. Врач, симпатичная, но уже далеко не молодая женщина, встретила меня приветливо, с улыбкой.

— Семьями уже к нам едете! Чего это вас за границу понесло?

— Попутешествовать захотелось, — ответил я.

— А брата ты сманил идти с тобой? — всё ещё улыбаясь, как бы сочувствуя Мише, спросила она.

— Нет. Меня, как и брата, самого сманили границу переходить, — валил я на Анатолия, которому теперь уже все равно ничего не угрожало.

— А это что за шрамы на груди? — прослушивая стетоскопом дыхание она стала переводить с английского языка татуировку. — «Дух Запада» что ли?

— Да, выколол это в детстве, по глупости. А порезы — это военком довел.

— В армию не хотел идти?

— Что вы! Наоборот, я очень хотел в армии служить, только мне всё время отсрочки делали, вот я и завелся в военкомате.

— Ладно, пойдешь во второе отделение, — она закрыла папку с моим делом. — Только тебе наголо придется подстричься, у нас так все ходят.

— Хорошо, раз надо, так подстрижемся, — спокойно ответил я, хотя в душе был страшный протест перед этой унизительной процедурой, но меня больше волновало, что придётся расстаться с Мишей.

— Доктор! — сказал я. — У меня к вам будет просьба. Вы можете меня с братом в одно отделение отправить?

— Нет, пока это невозможно, — уверенно сказала врач.

— Я тебе говорил, что они нас вместе никогда не посадят. Я её тоже об этом просил, — сказал брат.

Подошли заключенные из хозобслуги принять наши вещи на хранение и отвести нас в баню.

— Откуда будете и за что?

— Есть здесь у нас переходчики границы, даже несколько, — ответили они, правда при этом были сильно удивлены узнав, что мы — братья. — И долго их здесь в больнице держат?

— Нет, не очень. Лет пять, — с легкостью ответил санитар.

Брат смотрел на меня и его глаза говорили:

— А что я тебе раньше говорил.

— Так у нас статья до трех лет! И год уже отсидели! — не согласился я с санитаром.

Он, наверное что-то путает, — подумал я.

— Здесь на статью никто не смотрит, а время засчитывается с момента вашего поступления в больницу. Ладно, следуйте за мной, — скомандовал санитар и вывел в полутемный двор.

Четырехэтажные корпуса располагались буквой «П», во всех окнах ярко горел свет. Большая куча угля была свалена под стеной здания, за которой скрывалась маленькая дверь в полуподвальное помещение, где была конурка — парикмахерская и чуть подальше — баня.

— Стригите их наголо, — приказал прапорщик.

— Это, начальник, мы делаем запросто, — ответил зэк-парикмахер.

На бетонный пол полетели густые волосы брата. После него я сел на табуретку и с печалью наблюдал, как падали длинные пряди моих волос. Сколько раз мне и брату приходилось отстаивать наше право носить такую прическу, какая нам нравилась, а не ту, какую требовали пропагандисты советского бытия. Я сидел и ругал себя в душе за эту злополучную финскую баню. Мне было страшно за брата, с которым я расстанусь через минуты. В голове все ещё отчетливо звучали слова сопровождающей.