Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

Особую тягу бабушка всегда испытывала к чтению, но именно в пансионе у нее возникла подлинная страсть к поэзии, привычка переписывать в толстые тетради красивым каллиграфическим почерком стихи, которые произвели на нее наиболее сильное впечатление. Эти тетради сопровождали ее всю жизнь. Поначалу скромненькие, клеенчатые пансионные тетрадочки, позднее элегантные альбомы в сафьяновых и парчовых переплетах. Во время войны она склеивала их из разных листочков бумаги, какие случайно попадали ей под руку, а после войны подбирала мои лихо брошенные и недописанные школьные тетради в обложках землистого цвета.

Менялось и содержание ее тетрадей. Сначала там были Словацкий, Норвид, Гете, Гейне. Позднее — Ленартович, Сырокомля, Уэйский, Конопницкая. Еще позже пробуждавший дивную дрожь Тетмайер. Позже — авторы собственного ее издательства — Стафф, Тувим, Лесьмян, Павликовская-Ясножевская. Во время войны — Кшиштоф Камил Бачиньский. После войны поэт, казалось бы, совершенно чуждый ее вкусам, но при этом она полюбила его всей душой — Тадеуш Ружевич, какое-то время проживавший по соседству на Крупничей улице. Она записывала эти стихи неизвестно зачем, и все их знала наизусть. Все мое детство протекало под звуки: «Трижды измерил круг месяц на небе», «Как собрался Стах на битву» Ю. Словацкого, «В Сузе король на дворе пирует» К. Уэйского. Или «Под солнцем изжарился старый ленивец» М. Конопницкой…

Потом в издательстве Мортковича появились сборнички поэзии для домашнего чтения, называемые «Лира и Лирочка», в которых были напечатаны эти самые лучшие на свете стихотворения. Часто мне снится один и тот же сон, будто в каком-то антикварном магазине я натыкаюсь на крошечный томик в желтоватой кожаной обложке. И меня охватывает чудесное сладостное чувство… Но просыпаюсь я всегда с пустыми руками.

Школьные годы бабушка всегда вспоминала с большим удовольствием. Охотно рассказывала о перипетиях тех лет и собственном — в пансионе — чувстве патриотизма. При всей относительной свободе занятия по русскому языку и литературе не отменялись. Эти предметы преподавали коренные русские. В своих воспоминаниях бабушка описывает, чем однажды закончилась излишняя с ее стороны фамильярность, какую она себе позволила с преподавателем Юрашкевичем. Он был довольно добродушным и любил с нами поболтать, что как-то вызвало у меня желание съязвить. Слушая его смешной польский акцент, я вдруг спросила: «Вы так давно живете в Польше и не можете научиться правильно говорить по-польски?» На что он, тот час же сменив свой шутливый тон на резкий, жестко парировал: «Не я живу в Польше, а вы — в России». Этот случай дошел до ушей начальницы, которая меня строго отчитала: «С москалями подобным образом не разговаривают».

Наше прощание с начальницей после окончания учебы было торжественным и трогательным. «Отдавайте отныне другим то, что было дано вам здесь», — сказала она, расставаясь с нами, — пишет бабушка. И продолжает вспоминать, как потом молодые выпускницы побежали фотографироваться на память. По соседству, в фотоателье Мечковского, которое находилось во флигеле дворца Солтыка и походило на большую застекленную беседку. Был 1888 год. Бабушке пятнадцать лет.

Ах, та памятная фотография! Как жаль, что она не сохранилась, исчезла вместе со всем нашим имуществом в руинах варшавского восстания. Она так живо стоит в моей памяти. Я отчетливо вижу каждую мелочь. Всех, немногих, впрочем, подруг, закончивших со мной школу… — писала она, сокрушаясь, почти семьдесят лет спустя. И перечисляла всех девушек по именам.

Группа учениц 6 пансиона пани Космовской: в 1 ряду слева сидит Янина Горвиц, справа от нее: Хлена Хиршфельд, Аделя Космовская, Антонина Хват, Мария Зембиньская, Матильда Голдфлюс

В 1960 году в варшавской газете «Экспресс Вечерний» появился именно этот фрагмент ее воспоминаний. И о, чудо! В редакцию позвонила почтенная дама, обиженная, что она не упомянута в тексте, а ведь вместе с автором она ходила в тот же пансион и в тот же класс, доказательством чего может служить описанная выше фотография, на которой она фигурирует. Племянница бабушки — Каролина Бейлин, работавшая тогда в газете, взялась сама за это дело. Она послала курьера редакции за снимком и отправила его в Краков.