Глеб Бобров - Порванные души

Меж делами ходил по музеям. Там они - не в пример нашим, Луганским.

Топаю раз себе по центру назад - на Ново-Московскую улицу. Вдруг, слышу сзади: "Глебыч!" Поворачиваюсь...

Летит ко мне нечто бритое, в кирпично-сиреневой двубортке. Черный гольфик, такие же штаники, туфельки лаковые, модные. Весь лоском сияет, шиком. Огненным ежиком и золотыми перстнями-цепурами весь горит. Руки вразлетку, губы чуть-ли не трубочкой вытянуты. Вот - меня в этой жизни только бандюки еще не целовали.

Боковым примечаю еще парочку таких же толстолобиков, поодаль, возле припаркованной прямо на тротуаре тонированно-хромированной бэмки.

Подскакивает. Я останавливаю братка протянутой рукой и лучезарной улыбкой: "Привет!".

- Привет!

Как-то поник весь... жмет руку, а в глаза испытующе заглядывает. Чей-то его не обнимают, в щечку не чмокают... А я его не знаю! Не видел ни разу в жизни, и все тут!

- Ты как, Глебыч?! Какими судьбами к нам? Где остановился? Как ты вообще?

Ничего не понимаю... Он определенно меня знает. Начинаю что-то буровить, по контексту вычислять.

Через пару минут клоунады я где-то обмолвился и чувак понял, что его не помнят. Обида в глазах промелькнула.

- Ты че, братела, не признал? Я же Леха! С саперной... Рыжа! Помнишь?

А-а-а! Ну, иди сюда - дай потискаю, кости тебе поломаю, братишка! Прости, родной, совсем башня контуженная набекрень съехала!

Крепко обнялись, начали по новой - что, где, как? Я не сдержался:

- Что, дружище, в движение подался? - И за полу пиджачишки выразительно подергал.

Он смутился.... Началось: "Понимаешь... каждый ищет... жизнь сейчас..." Понимаю. Не надо оправдываться.

Ладно, поехали...

Да, давай!

Сели в БМВ. Мы с Лехой молчали. Братва, гордясь собой, гуняво терла впереди, обильно пересыпая тупой базар своим гуммозным новоязом. Ехали долго. Водила - лихач, но ездит безграмотно. Машину и вовсе не жалеет: то придавит на гашетку под пять тысяч оборотов, то тормозит - что дурной. Передачами дерг-дерг, дерг-дерг.... и так все время! И ведет себя по-хамски: сигналит беспрестанно, из полосы в полосу шорхается; один он на дороге - все ему мешают. Удивить, наверное хочет. Да видели уже, насмотрелись на вас, отморозков.

Приехали. Я Воронежа вообще не знаю. Какие-то спальные районы, многоэтажки вокруг сплошным строем стоят. Унифицированное уродство совдепии, навязанное древнему, красивому городу. Под машинку всех. Города, как рядовые.

Братва стала меж собой прощаться. Культово приобнялись, соприкасаясь щеками и остриженными кеглями. Никак у зверьков переняли моду - так только мандариновые носороги чоломкуются.

Леха, явно смущаясь спутников, подошел ко мне. Триста двадцать пятая завизжав палеными покрышками, черной тенью метнулась к светофору и тут же, не успев на зеленый, вновь сжигая резину, взвыла тормозами. Отдача качнула в обратку и машина, тяжко присев на задние амортизаторы, встала как вкопанная. Хорошая тачка, наездник - дерьмо. Я просиял, кончил полтора раза, и не скрывая сарказма посмотрел на Рыжу. Тот вообще потерялся, бедный:

- Ну, что тут сделаешь - такие пацаны!

Да ну, ясно... какие проблемы?!

Зашли в кабачок неподалеку. Явно для своих. Спутника моего знают, уважают. Уселись в углу. Долго пили, вкусно ели, дошли до темы: "А помнишь..." И тут он говорит.

- А... Федор. Так - земеля же... Знаю...

И рассказал... лучше бы молчал!

***

Чудить Федор начал еще в полку. Со своими залетами дембельнулся уже под лето. По возращении - запил. Предки у него, по словам Лехи, неслабые. Как-то угомонили. Поступил. Женился. Когда вернулся Рыжа, его бывший сослуживец и зема опять захолостел. Но ребятенка они заделать успели. Так побыстрячку...

Жена взяла академ и, не разводясь, рванула, вместе с сыном, от него подальше, назад, в деревеньку под Воронежем.

Пацан вновь заквасил по черному, бросил институт. Родители ничего поделать с ним уже не могли. Леха видел его достаточно часто. Говорит просто завал! Вокруг него вечно отирались какие-то конченые рожи, какие-то немытые, вечно угашенные телки, после и вовсе - алкаши. Парень стремительно опускался в бомжатник. Рыжа утверждает, что он пропил, буквально - за банку чемера, свою "Красную Звезду".

В начале девяностых Федор по пьяной лавочке надумал проведать сына. Принял на грудь, взял пол-литра и поехал на пригородном в деревню жены. С залитых глаз вылез не там и, согреваясь с горла, пошел по пашням. Не дошел....

Взошел из под снега уже весной... Похоронили без помпы. Все...