Юрий Воробьевский - Неизвестный Гитлер

Говорят, что Ллойд Джордж опасался провоцировать германский реваншизм. Однако некто невидимый продиктовал из-за кулисы нечто другое. И те, кто был на сцене, с важным видом сыграли отведенные им роли.

Итак, мирный договор. Германия должна передать в пользу соседей 13 процентов своей территории и 10 процентов своего населения. Репарации составят половину тщательно подсчитанного национального богатства Германии. Выплачивать их страна должна вплоть до 1988 года. Большая часть репараций достается Франции. Французские месть и жадность торжествуют: боши заплатят за все! Сонные глаза вялого обычно старика Клемансо загораются. Он потирает руки в серых перчатках (нервотрепка конференции усилила его экзему).

Германская делегация вынуждена подписать документ. Это происходит 28 июня — в день убийства в Сараево. Опять совпадение? Конечно, нет. Дату провокации, с которой началась Мировая война, напомнили не случайно. Очередной провокацией стал и сам Версальский договор. Он был заключен как будто нарочно так, чтобы немцы возжаждали реванша. Чтобы мир не был долгим. Но кто хотел этого? Внимательные наблюдатели увидели в самих этих «совпадениях» дат ответ на возникающий вопрос. «Совпадения» были явным следом каббалистической гематрии [8] Позднее Германия поступит несколько иначе. Договор о капитуляции Франции 1940 года ее делегация подпишет в том же вагончике, где немцы признали себя побежденными в Первой мировой. А потом этот вагончик они взорвут динамитным зарядом… Иначе он пригодился бы еще раз. .

Такова была версальская «магия зеркал». Из этих зеркал и выйдет призрак национал-социализма. Действительно, он зародился именно здесь, во дворце Трианон. Мюнхен будет потом…

Карикатура 1919 года на Версальскую конференцию. Сильные мира сего не замечают плачущего ребенка — молодежь Европы будущего 1940 г.

12 сентября 1919 года. Гостиница «Штернеккер». Сюда направлен сотрудник мюнхенского политического отдела рейхсвера. В жалком заведении собрались 46 членов Немецкой рабочей партии. Капитану Майру необходимо было знать их настроения, и поэтому он послал своего лучшего агента. Звали его Адольф Гитлер.

Сначала новый посетитель мрачно молчал. А потом, бледный, порывисто вышел к трибуне. Возбужденно, с неистовым напором он начал говорить. За мыслью даже трудно было уследить. Слушатели улавливали только какие-то отдельные, но очень понятные и близкие им смыслы. Фюрер — еще неясный и зыбкий — возникал из отчаяния людей! Предыдущий оратор, какой-то профессор, призывавший к баварскому сепаратизму, был буквально вынесен из зала силой страстных звуков.

Через несколько дней Гитлер получил конверт. В нем был партийный билет под номером 555. Фактически будущий фюрер стал пятьдесят пятым. За счет «сотен» партия просто пыталась создать иллюзию многочисленности.

На первое публичное мероприятие партии собралось уже более ста человек. Гитлер начал говорить. Все более и более возбужденно. Словно в гипнотическом трансе. Апатичные поначалу слушатели, привыкшие потягивать пиво и слушать унылые речи, как будто наэлектризовывались от этих слов. На них выплескивались вся ненависть и неприкаянность, накопившиеся за последние годы… Нож в спину непобедимой армии. Версальский позор. Всесилие евреев. Разложение нравов… Все длилось полчаса… Гитлер почувствовал: высказанные им интуиции — и есть правда. И еще он с ликованием понял, что может говорить! Может подчинять себе людей!

Возможно, именно это был тот самый момент, когда, по словам Гитлера, история сосредотачивается на «одном человеке, которому затем внимает весь мир».

Поначалу этот прирожденный оратор называл себя всего лишь предтечей. «Барабанщиком», призванным разбудить спящую Германию. Однако уже вскоре он ощутит себя не просто членом оркестра. Нет! Он станет солистом. Единственным солистом.

Спустя некоторое время Гитлер напишет в «Майн кампф»: «Все могучие, переворачивающие мир события свершались не с помощью написанного, а при помощи высказанного устно слова».

Уверенность постепенно вливалась в него. Полицейские осведомители докладывали, что, когда он в своем синем, перешитом из военной формы костюме появляется на сцене, «вспыхивают бурные аплодисменты». В тот период он не разрешал печатать его фотографии в газетах. Считал, что человек с неизвестным лицом вызывает повышенный, жгучий интерес.