Анатолий Конаржевский - Десять лет на острие бритвы

Таким был этот странный человек, который мог устроить любую пакость своему другу и в то же время снять и отдать последнюю рубашку.

Сняли все с меня, бросили в печку, одели прилично, покормила меня его новая жена — балерина, и я с ними отправился к нашим. Все были живы и здоровы, и жили на канале Грибоедова на углу мостика со львами с золотыми крыльями, напротив знаменитой, часто фигурирующей в кино, решетки губфинотдела.

Дверь открыла домработница и мы прошли прямо в столовую. Все завтракали. Никто, конечно, меня не узнал. Было полное молчание и все взгляды устремлены на меня и Стаею. В их глазах вопрос: «Что это за парень, кто это?» Выцветшие от солнца, почти белые волосы, загорелое обветренное лицо, на вид здоровяк. Так длилось, наверное, около минуты. Станислав нарочно молчал, я тоже. И тут из-за стола с криком: «Толя! Толя! Это ты?» ко мне бросилась на шею сестра Ира. Начался переполох. Целовали, обнимали и говорили: «Жив! Жив! Вот это здорово!» Мама, конечно, пустила слезу, бабушка тоже. Вот так я появился дома. Началась новая жизнь. Учеба в вечерней общеобразовательной школе для взрослых повышенного типа, днем имел случайные заработки чернорабочего, тасканье книг со складов на Думской линии, напротив гостинного двора, на подводы, их разгрузка на Невском в Доме книги. На моих глазах наглядно развивался НЭП. Миллионные заработки поденщика превратились в твердые копейки — 25–30 копеек в день. С каждым днем в гостинном открывались магазины, а в 1924 году там уже блестели сплошные зеркальные витрины, заваленные разнообразными товарами. Дефицит пропал. Рубль стал дорогим, золотым. Отошло время, когда мама приносила зарплату, полученную утром одной покупательной способности, а к вечеру уже обесцененной. И все это произошло за каких-нибудь два года, тогда промышленность, еще вчера почти полностью бездействовала, железные дороги были забиты мешочниками, поезда останавливались между станциями и пассажиры добывали для паровоза топливо. В Поволжье — голод, на юге Украины — голод, на Северном Кавказе — голод. Ни кредитов, ни помощи со стороны остального мира. И не только выжили, но встали крепко на ноги.

А сейчас все есть. И развитая промышленность, и передовая космическая и военная техника, и возможность получения кредитов извне, и всеобщая грамотность, и большой ученый мир, а нормальной жизни нет. Куда ни кинь, везде клин, нет слаженно действующего механизма. Перестройка пока, грубо говоря, развязала языки и антисоветские антиконституционные лозунги на демонстрациях, в частности, в Молдове вроде «Долой диктатуру коммунистов!», «Армию за Днестр — Молдова не нуждается в защите!» или «Октябрьская революция принесла гибель народам». А в годовщину Октября на площади шествуют с черными траурными плакатами и румынскими флагами. Тут, действительно, «перестроились», а власти смотрят на все это и молчат. Все какие-то полумеры. Уступки еще больше настраивают на забастовки.

В сегодняшней ситуации невольно вспоминается НЭП и гениальная ленинская политика, умение держать руль управления по нужному курсу.

Окончил среднее образование в 1924 году. Мечтал быть хирургом, но путевку получил в пединститут.

По молодости считал, что педагогом можно быть и не имея спецобразования, а тут еще в 18 лет женился на сестре одного из первых пролетарских писателей Сергея Семенова, написавшего известный в то время роман «Голод», впоследствии участвовавшего в двух северных экспедициях на «Сибирякове» и «Челюскине».

Губполитпросвет, зная меня по докладу, который сделал на губернской конференции педагогов школ взрослых на тему «О методах преподавания в школе взрослых с точки зрения учащихся», имевший определенный успех, предложил поехать в Новую Ладогу преподавать обществоведение в школе I и II ступени и школе крестьянской молодежи. Так я стал преподавателем. В Ленинград приезжал сдавать зачеты. Упрофсовет вскоре послал на Губернские курсы профпропагандистов. По их окончании Уком комсомола направил на Волховстрой в распоряжение комсомола.

Я приехал на Волховстрой, когда началась предсъездовская дискуссия. Троцкистско-зиновьевская оппозиция пыталась найти себе сторонников и в комсомольской организации стройки. Но надежды не сбылись. Среди шестисотенного комсомольского коллектива не нашлось для нее помощников.

Будучи секретарем культкомиссии рабочего комитета профсоюза строителей Волховстроя и председателем юнсекции рабочего клуба, мне часто приходилось проводить собрания молодежи и участвовать в них самому. Никогда не забуду наши комсомольские собрания, которые всегда проходили бурно, с большим подъемом, с песнями «Наш паровоз летит вперед, в коммуне остановка», со страстными критическими замечаниями и выступлениями ребят в адрес руководителей стройки и комитета комсомола и в адрес юношеской секции, и нашего экономработника Сережи Баранова. Выступали без записок, кто как умел. Желающих выступить всегда было много, никогда не составлялись списки заранее. Собрания часто затягивались заполночь. Доставалось за отсутствие должной настойчивости в стопроцентном использовании 10 процентов брони-подростков и молодежи, при приеме на работу рабочих, за недостаточную воспитательную работу среди молодежи, за увлечение танцульками, за недостаточную культурно-массовую работу в бараках.