Анатолий Конаржевский - Десять лет на острие бритвы

Но самое большое удовольствие доставлял «Петрушка» в своем единоборстве с чертом. Ему больше всего доставалось копеек и пятаков, которые летели из форточек номеров гостиницы, завернутые в бумагу. Иногда двор посещали уличные акробаты. Двор этого дома всегда чем-нибудь привлекал ребят к себе из соседних домов.

Когда в нем появлялся трубочист в своем темно-сером трико, в такой же шапочке с широким поясом на талии, а на поясе веревкой с черным большим шаром и обязательной метелкой, мы скорее убегали домой. Эта боязнь была внушена домашними, т. к. всегда, чуть расшалимся, пугали: «Вот придет трубочист и заберет». Именно в этом дворе я с братом услышали в своей маленькой, еще по летам жизни «Папа приехал, бегите домой».

За эти четыре года моего отсутствия дома, пришлось пережить многое: Украину гетманскую, Украину петлюровскую, Украину советскую, повидать в ней австрийцев, немцев, французов, генерала Дансельма, его зуавов, греков, белогвардейцев и Котовского, освободившего Одессу, кавалерию, гарцевавшую с веселыми лицами всадников и радостно встречавших их жителей Одессы, повидать молдавский рай Голгофы, его основателя «святого Иннокентия», к которому в троицины дни тянулись с разных концов сотни паломников, как из этого рая вывозили после его ликвидации на громадном количестве подвод всякого рода ценности, изъятые в помощь голодающим Поволжья, в чем отказывал «Иннокентий». Внедалеке от этого «рая», видимого невооруженным глазом, мне пришлось почти три года трудиться батраком на показательном хозяйстве, мечтать по наивности о своем, начало которому положит заработанная свинья и несколько пудов хлеба.

В августе 1922 года разругался с хозяином, заставлявшим пешком отнести семь килограммов проса на станцию Чубовка в 10 километрах от Шляхстной, запретивший мне взять коня, чтобы верхом отвезти налог. Предел моего терпения был исчерпан. Я взорвался. Он тут же предложил убираться вон. Я, плюнув на все, решил пробираться в Питер, а там что будет, то будет, авось кого-нибудь да найду. На следующий день поехал в Бирзулу на базар, продал заработанную пшеницу, купил новые ботинки, курточку и брюки и еще осталось на дорогу сорок миллионов рублей.

Жена брата хозяина, сочувствовала мне, снабдила большой буханкой белого хлеба тайно от хозяйки-немки, до невозможности скупой, увесистым куском сала и я, запрятав все купленное и еду в мешок, считая что в дорогу не стоит одевать свои новые покупки, босиком в штанах из мешковины и в выцветшей синей, в белый горошек рубашке, с мешком за плечами отправился пешком на станцию Бирзула. Хозяин не разрешил своему племяннику отвезти меня.

На станцию пришел часов в восемь вечера. Поезд на Киев шел завтра днем. В зале был только один молодой парень. Разговорились. Оказалось — студент, едет в Киев. Он узнал, что скоро должен подойти товарняк и мы решили добираться до Киева вместе. Попробовали уговорить кондуктора за небольшую плату пустить нас на тормозную площадку одного из товарных вагонов.

Рано утром эшелон остановился на станции. Мне удалось с одним из кондукторов договориться за один миллион рублей взять меня к себе на площадку. Вечером я был в Жмеринке. За время пути здорово озяб, меня немного спасал верблюжий башлык, приобретенный также на базаре и не спрятанный в мешок. Решил пройти на вокзал немного согреться и попить горячего. Возвращаясь к эшелону в темноте, не мог сразу найти свой вагон, наткнулся на группу людей с фонарями, направлявшимися в сторону вокзала. Увидев меня, остановили и начали расспрашивать, почему я здесь шатаюсь, что мне здесь надо и, рассмотрев мой «дорожный костюм», очевидно приняли за бродягу и предложили следовать за ними. Как я не объяснял им, что еду домой в Петроград, что мои вещи здесь на площадке одного из вагонов, они меня только подталкивали и говорили: «Иди, иди, нечего выдумывать сказки!» и заперли в какую-то полуподвальную каталажку, окнами выходившую на перрон. В ней находился один-единственный обитатель — беспризорный мальчуган.

Все мои попытки стуком в дверь кого-нибудь вызвать, были бесполезными. В конце концов я заснул на деревянной наре. Проснулся рано утром и через полуподвальное окно увидел стоящий эшелон. Начал стучать, но безрезультатно. Примерно через полчаса эшелон тронулся, я увидел тормозную площадку с заветным мешком, тихо проследовавшую мимо моей каталажки.

Не прошло и десяти-пятнадцати минут, как засов загремел и меня повели к какому-то начальству. Начальник прежде всего спросил, какие я имею документы, достал выданное мне в сельсовете удостоверение о том, что я работал в Шлехетном и направляюсь к себе в Петроград. Прочитав его, он воскликнул: «Так какого черта ты вертелся у этого эшелона? Ведь в нем находились польские беженцы, отправляющиеся теперь в Польшу. Ты понимаешь, где ты вертелся? Вот почему тебя и забрали для выяснения личности. С твоими вещами я даже не знаю как тебе помочь. Единственный выход — садись в киевский поезд, который сейчас подойдет, может быть догонишь и найдешь свой мешок». Вернул мне оставшиеся тридцать девять миллионов, справку сельсовета и я побежал в кассу покупать билет. У кассы очередь была небольшая. Попросил билет до Петрограда, а кассир объявляет: «стоимость билета сорок миллионов». Вот так! А у меня всего тридцать девять осталось. Что делать? Я тут же продал за один миллион башлык и купил билет. Но остался без единой копейки в кармане. А пока только Жмеринка, предстоят пересадки в Киеве, в Брянске, Москве. Ох, как далеко еще до Питера!