Александр Формозов - Рассказы об ученых

Безответственные публикации не могли не беспокоить специалистов. И добро бы Рюмин печатался только в местных газетах – «Магнитогорском металле» да «Советской Башкирии». Проник он и на страницы авторитетного чешского журнала с французским резюме – «Археологического обозрения», широко читаемого за рубежом [146]. Западные археологи плохо знали своих коллег из СССР и – справедливо или нет – оценивали их не очень высоко. Большая статья Рюмина с собственными беспомощными рисунками могла серьёзно дискредитировать нашу науку. Оградить прессу от дилетантских бредней казалось неизбежным. И конец им был положен резким отзывом Бадера в журнале «Советская археология» в 1963 году [147].

Дальнейшее ещё подогрело обстановку. Рюмина уволили из Башкирского заповедника. Сам он не сомневался, что сделано это по просьбе московского конкурента, и я не решился бы начисто отвергать такую возможность. Но, вероятно, и дирекции заповедника надоел предельно недисциплинированный сотрудник. Прямые свои обязанности ради пещеры он совсем забросил, а столичные учёные смеялись над его писаниями. От подобного человека лучше было избавиться. Далеко не сразу безработному зоологу удалось устроиться преподавателем в Белгородском педагогическом институте, за полторы тысячи километров от Урала (хотя он за свой счёт каждое лето приезжал в Капову пещеру). В Белгороде он продержался недолго, уволили его и оттуда. В 1971 году он договорился о возвращении в Башкирский заповедник, но Бадер пронюхал об этом и организовал соответствующее письмо из Москвы, после чего обещание администрация заповедника взяла обратно. На шестом десятке лет биолог вновь стал зарабатывать ловлей змей по трудовым соглашениям то с тем, то с другим учреждением. В Туркмении его ужалила гюрза. В Карелии он провалился под лёд и еле выкарабкался. Обтрёпанный, издёрганный, он выглядел полунормальным человеком, неудачником.

Московская экспедиция тем временем провела в Каповой пещере шесть полевых сезонов. На панно с фигурой лошади обнаружили ещё несколько рисунков – силуэты восьми мамонтов и носорога. Пещеру слегка благоустроили: поставили лестницу на второй этаж, стены с изображениями отмыли от копоти, грязи и надписей. В СССР и за границей Бадер опубликовал серию статей о первом памятнике палеолитической живописи в Восточной Европе. Рюмин упоминался в них как человек, обративший внимание археологов на Капову пещеру и нашедший рисунок лошади, но наводнивший литературу нелепейшими домыслами. Во всех статьях пещера называлась башкирским именем Шульган-таш, – наверное, затем, чтобы её принимали за новый объект, исследованный одним Бадером.

В этот момент я и был привлечён к разбирательству затянувшегося конфликта. Рюмин начал рассылать жалобы – в Президиум Академии наук, в ЦК КПСС, в газеты, обвиняя Бадера в присвоении чужого открытия. Жалобы переправляли к нам в Институт, мне же поручали составлять на них ответы. Это было неприятно, поскольку оба заинтересованных лица были для меня не посторонними.

Всякий раз я писал приблизительно одно и то же:

1) палеолитическую живопись в Каповой пещере нашел А.В. Рюмин, что отмечается О.Н. Бадером в его публикациях;

2) но дилетант вести самостоятельные археологические исследования не вправе; он должен уступить место специалистам;

3) было бы полезно послать в Капову пещеру научную комиссию с участием О.Н. Бадера и А.В. Рюмина. Осмотрев рисунки, выявленные обоими, комиссия вынесет определенное решение. Тогда обиженный первооткрыватель пещеры увидит, что с его выводами не согласны все археологи и перестанет подозревать конкурента в кознях и интригах. Конфликт двух претендентов на открытие отойдёт на задний план, а на переднем окажется противопоставление дилетанта специалистам. Не исключено также, что Рюмин приведет комиссию к каким-то подлинным рисункам, не замеченным археологами. Недаром он много лазил по закоулкам пещеры.

И сейчас, по прошествии десятков лет, я повторил бы эти рекомендации. В итоге, однако, рюминские жалобы отклонили, а поездка комиссии так и не состоялась. Единственное утешение проигравший мог найти в статье «Пещерные нравы» в газете «Известия», где Бадеру инкриминировалось научное воровство. Ни в судьбе Бадера, ни в судьбе Рюмина этот фельетон ничего не изменил.

Таково существо конфликта, вроде бы уже исчерпанного. Что же заставляет меня вспоминать о нём с чувством беспокойства, чуть ли не собственной вины? Я думаю, что мы, археологи, обошлись с Рюминым чересчур жестоко. Попытаемся влезть в его шкуру.