Пит Бест - Джон Леннон, Битлз и... я

«Топ Тен» нам понравился: главный зал был большим, с двойным, довольно низким, потолком, окрашенным в черное, и мог вместить от полутора до двух тысяч молодых людей в один вечер. Тони спал в дортуаре, хоть и не устланном ковром, в котором бы ноги утопали до колен, но все равно больше походившем на номер в четырехзвездочном отеле «Аделфи» в Ливерпуле, чем на наши ужасные конурки позади кинотеатра.

После примерно четырех месяцев конкуренции между двумя клубами на Гроссе Фрайхайт, наша репутация собирателей толп стала известна по всему Репербану, что весьма впечатляло Петера Экхорна.

— Почему бы вам не перейти играть ко мне? — спросил он нас однажды вечером, когда мы заскочили к нему во время одного из перерывов. — Вы будете желанными гостями, когда бы не захотели прийти.

Он добавил, что положит нам 100 фунтов в день, а это означало на семь купюр в наших карманах больше каждый вечер. Это было предложение, от которого не отказываются, и мы решили поставить Бруно последний ультиматум: повышение, иначе мы уходим. В конце концов нас с «Кайзеркеллером» связывал лишь устный договор; и если Бруно не держал своего слова, что ж…

Проблема заключалась в том, чтобы поставить его в известность, не вызвав скандала. Мы вскоре обнаружили, что в этом нет необходимости: Бруно уже был осведомлен о наших планах дезертирства своим личным шпионом Георгом Штернером, гарсоном, который сопровождал нас от самой Англии в аллановском миниавтобусе. Сначала мы думали, что герр Штернер — свой человек, но вскоре по прибытии в Гамбург его поведение изменилось. Он был солидного роста, и я частенько видел, как люди пониже становились его жертвами. Помимо того, что он был одним из лучших вышибал у Бруно, он выполнял также роль переводчика и посредника между ним и БИТЛЗ. Он шпионил за нами для своего хозяина, в то же время прикидываясь нашим приятелем.

Кошмайдер метал громы и молнии. Он вызвал нас к себе, — не нужно было переводчика, чтобы понять, что он взбесился и отказывается платить нам больше, к тому же Пол и я уже довольно бегло говорили по-немецки. Угрозы сыпались, как из пулемета.

— Я вас пристрелю! — грохотал он.

Собирался он это сделать действительно или нет, — угроза была воспринята серьезно. Он намекал на одну «ужасную» банду наемников, всегда готовую со своими дубинками, ножами и другими игрушками в том же роде сослужить ему хорошую службу.

— Если вы от меня и уйдете, вы никогда не будете играть в «Топ Тене»! — сказал он с угрожающим видом. — Понимайте как хотите, но помните: мои парни умеют создавать проблемы!

Он пообещал нам, что мы, как минимум, «кончим переломанными пальцами»! Его приспешникам, как мы прекрасно знали, не составило бы никакого труда переломать и ноги кому угодно по его просьбе. У нас не было выбора: нужно было рискнуть; в то же время мы успокаивали себя тем, что даже Бруно не настолько сумасшедший, чтобы отослать нас обратно в Ливерпуль в гробах. В тот момент мы тоже были очень злы. Когда он объявил нам, что разговор окончен, не пожелав принимать никаких ультиматумов, Леннон заорал в бешенстве:

— Плевать мы на тебя хотели! Мы уходим в «Топ Тен»!

Больше не оставалось никаких вопросов, жребий был брошен. Эти последние дни в «Кайзеркеллере» были богаты событиями. Для начала я получил возможность отомстить шпиону Георгу Штернеру. Однажды во второй половине дня, во время репетиции — «Кайзеркеллер» был закрыт — мы привели с собой двух девочек. Утроили обычное веселье, за которым с интересом наблюдал Штернер. Потом девочки принялись танцевать, и я отплясывал рок-н-ролл с одной из них. Это пришлось Штернеру не по вкусу.

— Хватит скакать! — приказал он грубо.

— Минуточку! — бросил я ему, — кажется, наше свободное время не находится под твоим наблюдением!

Он влепил оплеуху другой девице, чтобы она ушла, и тут я взорвался:

— Ах ты, педик проклятый!

Я обвинил его в наушничестве, и в том, что он прикидывался нашим другом, одновременно донося на нас Бруно:

— Придется тебя отделать немножко!

Сведение счетов было неизбежным, если не со мной, то с кем-нибудь другим из нас. Я расплющил его в блин, за что получил от Бруно 5 фунтов также, как и другие БИТЛЗ, — чтобы мы «соблюдали конспирацию» насчет штернеровской неудачи.

После столкновения со Штернером, копы вдруг стали проявлять повышенный интерес к Джорджу Харрисону: они обнаружили, что ему всего семнадцать лет. Он получил приказ возвращаться к себе в Ливерпуль, поскольку был слишком молод, чтобы посещать Сент-Паули.