Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

– А я думала… вы такой веселый…

– А то как же? Плакать прикажете да заставлять прачку возиться с моими носовыми платками? Плакать мне, ей-Богу, некогда, а прачке и без того задаю работы много… Бог ты мой, Бог… – как говорит ваш братец, – вот забавно! А и вы отвечайте-ка на вопрос: Александру Сергеевичу ничего не пробалтывались?

– С какой стати?

– То-то. Вот и отлично. Сам узнает; хорошо, что не побился с ним об заклад не умереть бобылем. А с моей воображаемой невесты я тоже взял слово молчать о моем предложении. Но шутки в сторону. Как сказал, так и будет, разве посватаюсь на том свете на какой-нибудь гурии. А теперь, – заключил по своему обыкновению Соболевский, – ступай домой, милейший «я»: тебе больше тут делать нечего…

Получив отказ от княжны, о которой выразился: «Если не она, так никто не будет моей женой», – Соболевский, действительно, сдержал слово, данное самому себе: не только никогда после того не сватался, но, как я слышал, не был знаком даже ни с какими сколько-нибудь романическими приключениями.

По убеждению моей матери, для Соболевского, как он там ни притворялся, отказ princesse Annette был одним из самых полновесных ударов судьбы, но по железной силе своей воли он и этот удар вынес твердо. Оплакивая в душе одиночество и бессемейную жизнь, Соболевский, странный человек, выражал угнетавшую его скорбь юмористическими выходками. Так, например, купив и обучив пару огромнейших сенбернардских псов, Сергей Александрович заставлял их раскланиваться с гостями, причем приговаривал: «Рекомендую вам моих, с позволенья сказать, детей: вот мой сын – Антон Сергеич, а вот и дочка – Авдотья Сергевна»; иногда же прибавлял полусерьезно: «Других детей никогда и не будет».

После неудачного похода по супружеской части Соболевский в первые зимние месяцы 1830 года посещал великосветские салоны по-прежнему, если еще не чаще. Неблагоприятный исход затеянного предложения не мог долго оставаться для Александра Сергеевича тайной, и Соболевский сам, изложив суть дела своему другу, сказал:

– Ты прав, Пушкин: мне брачных свеч не зажигать, остался в дураках, и, как узнал намедни, в «бомонде» уже затрезвонили, чешут языки, а чтобы загородить глотку, кому следует, нарочно буду ходить в бомонд, по правилу: «где строят против тебя, Соболевский, скандал, туда-то и являйся».

Расчет оказался верным: Сергей Александрович своими личными появлениями прекратил дальнейшие о нем толки. Эпиграммы Соболевского были тогда в полном ходу, а при виде его сардонической улыбки и представительной фигуры великосветские сплетники прикусили языки.

Пушкин искренно сочувствовал разочарованию Соболевского, а в разговоре о его неудаче с моей матерью высказал свои взгляды в следующих словах:

– Жаль Сергея, и тем более, что причину неудачи он именно приписывает втайне своему происхождению; но он слишком горд, чтобы делиться даже со мной подобными мыслями. Малейший, не говорю нравственный толчок, но нечаянный, по-видимому, двусмысленный на него взгляд вызывает в Сергее ужасные страдания, которые он так артистически прячет под маскою Момуса [98]. Слава Богу, по крайней мере, выручило еще то, что его мать не бросила, а судьба наделила состоянием и редким умом, иначе был бы он, как и все прочие, несчастие которых я изобразил в моей песне очень, очень давно – «Под вечер осенью ненастной». – Помнишь?

– А что касается княжны, наклеившей Сергею нос, то я вижу его печаль, несмотря на маску; а потому со всей осторожностью вобью ему в голову, что не он первый, не он последний, и что княжна всякому арбуз поднесет, и никого не любит, точь-в-точь моя «дева». Стихи на мою деву ты не можешь помнить, набросал у Инзова; но нарочно сегодня списал и несу Соболевскому как бы невзначай для большего утешения; уверен, что Сергей запоет, как наш старый друг детства, эмигрант Кашар, своей возлюбленной, которая тоже от него отвернулась: