Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Велика была радость Сергея Львовича, когда он узнал об этом по возвращении в Петербург. Но успешный исход дела он приписал не объяснениям дочери с фельдмаршалом, а письму к своему двоюродному брату Чичерину.

«Третьего дня мы приехали сюда из Москвы, милый Леон, – пишет старик Пушкин, – а вчера я уже был у Чичерина спросить о тебе. Военный министр, граф Чернышев, очень был тобой заинтересован (s’est beaucoup interesse a toi) и объявил, что ты на днях уволен по желанию от службы [164]. Иду завтра же к Чичерину узнать, когда могу лично благодарить министра. Благодарю, однако, прежде всего Всемогущего Бога. Значит, твоя и моя честь удовлетворены: можешь перейти на службу под начальство князя Варшавского, если ему будет угодно принять во внимание мое письмо. (Actuellement il n’y aura pas de difculte pour toi de passer au service du marechal prince de Varsovie, s’il voudra avoir egard a ma lettre.) В противном случае должен будешь приехать сюда, а здесь, без сомнения, тебя примут на службу; так, по крайней мере, полагают те, кто тебя любит и желают твоего счастия».

«Мы получили твое письмо, милая Ольга, – сообщает бабка, – в присутствии Александра, которому Чернышев говорил о Льве. Дело Леона устроено, и он может быть покоен, так же как и мы; если хочет поступить в статскую службу, то похлопочем. Как нельзя более благодарна Чичерину: не теряя ни минуты, он рассказал Чернышеву о положении бедного Леона, а на другой день Александр тоже явился в канцелярии министра и, узнав, что дело кончено, не имел уже надобности говорить с Чернышевым. После этого Чернышев, встретив Сашку на бале, сам к нему подошел и подтвердил радостную весть. Пишите, друзья мои, Ольга и ты, храбрейший, по новому адресу: на Фонтанке, у Семеновского моста, в доме Устиновой. Александр над нами, стариками, смеется и говорит, что у каждого из нас по двадцати лет свалилось с плеч, после известия о тебе, милый Леон… да иначе и быть не может. Будь же счастлив настолько, насколько тебе желаем, но не более, следовательно будь счастлив бесконечно…»

Насчет сына Сергей Львович успокоился, впрочем, лишь тогда, когда адъютант Паскевича, барон Розен, поэт и бывший сотрудник А.А. Дельвига, доставил ему копию приказа.

Желание стариков, чтобы сын искал место в Петербурге, разделял и Александр Сергеевич. Не пускаясь с братом в красноречивые излияния, поэт любил его не менее, чем родители, выручал неоднократно из затруднительных обстоятельств и скорбел о его нерасчетливом образе жизни. Александр Сергеевич, в письме к брату из Москвы, заявлял, что нравоучительных примечаний делать ему не намерен; затем, жалуясь впоследствии, в 1834 году, на Льва Сергеевича Наталье Николаевне, дядя Александр ограничивается словами: «Лев С. ни копейки денег не имеет, а в домино проигрывает у Дюмэ по 14 бутылок шампанского. Я ему ничего не говорю, потому что, слава Богу, ему 30 лет; но мне его жаль и досадно». Поводом же к шуточным стихам дяди Александра «Наш приятель Пушкин Лев», приведенным мною в главе III хроники, послужило, по рассказу моего отца, дошедшее до поэта через мою мать сведение о лукулловской пирушке, заданной дядей Львом товарищам по случаю его увольнения в отставку.

Выйдя в отставку, Лев Сергеевич не спешил в Петербург хлопотать, по совету родителей и брата, о гражданской карьере: он говорил сестре и зятю, с которым особенно сошелся, что сперва немного отдохнет от трех утомительных походов, а затем, с поправлением здоровья, возобновит боевую деятельность на Кавказе, что гораздо интереснее предлагаемой ему мирной должности адъютанта Паскевича. Определиться же в статскую службу дядя считал тогда для заслуженного русского воина неподходящим. «Удивительное для меня наслаждение, – говорил он моему отцу, – купаться в чернилах; переписывать всякий день всякие пустяки, от которых можно умереть со скуки, и превратиться в школьника на старости лет, применяясь к мелочным капризам какого-нибудь выжившего из ума столоначальника! Но и этой мозги иссушающей должности мне ведь с первого раза не дадут!»

Придя к такому заключению, дядя Лев прожил у моих родителей в Варшаве до глубокой осени, продолжая по вечерам праздновать свою отставку в компании с друзьями: Ширковым, Сияновым и Алексеем Николаевичем Вульфом, тоже подавшим в «чистую».

В конце концов, оба друга, Лев Сергеевич и Алексей Николаевич, расстались с «Капуей», т. е. с Варшавой, и отправились с весьма облегченным карманом: первый в Северную Пальмиру, второй – в Тригорское.

По возвращении своем из Москвы в Петербург старики Пушкины были обрадованы свиданием с сыном-поэтом и пришли в восхищение от его дочери-первенца.