Шерил Стрэйд - Дикая

— Может быть, для начала тебе следовало бы попробовать поход покороче, — предположил Пол, когда я рассказала ему о своем плане во время одного из наших разговоров на тему «оставаться вместе или все-таки развестись», состоявшегося несколько месяцев назад.

— Почему? — спросила я раздраженно. — Ты что же, думаешь, что я не справлюсь?

— Дело не в этом, — ответил он. — Просто ты никогда не ходила в поход с рюкзаком, насколько я знаю.

— Нет, ходила! — рявкнула я в ответ, хотя он был прав: такого еще не было. Несмотря на все, что я прежде проделывала и что казалось мне таким близким к пешим походам с рюкзаками, на самом деле я никогда не ходила по безлюдной местности с рюкзаком за плечами, ни разу не ночевала там. Ни единого раза.

Я ни разу не ходила в поход с рюкзаком! — подумала я сейчас с каким-то унылым весельем. Я вдруг по-новому взглянула на свой рюкзак и оба пластиковых мешка, которые волокла с собой из Портленда; в них лежали вещи, которые я до сих пор не вынула из заводской упаковки. Мой рюкзак был цвета лесной зелени с черной отделкой; его основная часть состояла из трех больших отделений, на которые были нашиты толстенные карманы из сетки и нейлона, торчавшие по обе стороны рюкзака, как большие уши. Он стоял сам по себе, поддерживаемый «уникальной пластиковой полочкой», выступавшей вдоль его дна. То, что он стоял вот так, прямо, не заваливаясь на бок на остальные свертки, послужило мне небольшим, странным утешением. Я подошла к нему и легонько коснулась его верхушки, будто гладила по голове ребенка. Месяц назад мне настоятельно посоветовали упаковать свой рюкзак именно так, как я собираюсь сложить его на время похода, и вывести его на пробную прогулку. Я хотела провести пробный поход до отъезда из Миннеаполиса, потом решила сделать это, когда приеду в Портленд. Но так и не сделала. Так что эта пробная прогулка состоится завтра — в первый день моего похода.

Я сунула руку в один из пластиковых пакетов и вытащила оттуда оранжевый свисток, на обертке которого было хвастливо написано «самый громкий в мире». Вскрыла упаковку, вытянула из нее свисток за желтый шнурок, потом повесила его себе на шею, как спортивный тренер. И что же, мне придется весь поход носить его вот так, на себе? Пожалуй, это глупо. Покупая «самый громкий в мире свисток», я не продумала все до конца — как и в случае со всеми остальными приобретениями. Я сняла его и привязала к раме рюкзака, так что ему предстояло болтаться у меня над плечом, когда я выйду на маршрут. Оттуда его будет легко достать, если понадобится.

А понадобится ли он мне? — гадала я вяло и мрачно, плюхнувшись обратно на постель. Самое время поужинать, но я была слишком взволнована, чтобы ощущать голод, и одиночество неуютно плескалось в моем желудке.

На самом деле я никогда не ходила по безлюдной местности с рюкзаком за плечами и ни разу не ночевала там. Ни единого раза.

— Ты наконец получила то, чего хотела, — сказал Пол, когда мы прощались с ним в Миннеаполисе десятью днями раньше.

— Что именно? — спросила я.

— Одиночество, — ответил он и улыбнулся, а я смогла в ответ только неуверенно кивнуть.

Да, именно этого я и хотела, хотя одиночество было не совсем тем словом. Что мне требовалось, когда речь шла о любви, — это, казалось, невозможно объяснить. Кончина моего брака была долгим процессом, который начался с письма, прибывшего через неделю после смерти матери, хотя его истоки уходили еще дальше.

Письмо было адресовано не мне. Полу. Как бы ни была свежа тогда моя скорбь, я все же взволнованно бросилась в нашу спальню и протянула ему письмо, и вот тут-то заметила обратный адрес. Оно было из университета Нью-Скул в Нью-Йорке. Когда-то, в другой жизни — которая у нас была всего три месяца назад, в те дни, когда я еще не знала о том, что у моей матери рак, — я помогала ему собирать документы и подавать заявление в магистратуру по специальности «политическая философия». Тогда, в середине января, мысль о том, что мы будем жить в Нью-Йорке, казалась мне самой восхитительной мыслью в мире. Но теперь, в конце марта — когда он вскрыл письмо и воскликнул, что его приняли, а я обняла его и всячески старалась сделать вид, что меня радует эта хорошая новость, — я почувствовала, что раскалываюсь надвое. Одна женщина — та, которой я была до смерти мамы. Другая — та, которой я стала теперь. И прежняя жизнь красовалась на поверхности моей личности, как синяк. Истинная «я» скрывалась под ним. В прежней жизни я знала, что в июне буду защищать свой диплом бакалавра, а спустя пару месяцев мы уедем. Что мы снимем квартиру в Ист-Виллидж или Парк-Слоуп — тех местах, которые я могла только представлять себе или читать о них. Что я буду носить броские пончо с очаровательными вязаными беретами и крутыми сапожками, становясь писательницей — на тот же «романтически бедняцкий» лад, как и многие из моих литературных героев и героинь.