Франц Кафка - Письма Хедвиге Вайлер

По сути дела визави молодого Кафки (а до преклонного возраста ему не было суждено дожить) уже априори чувствовали себя в его присутствии отвергнутыми, как предмет невозжелания, и досада на это, и неверие в это заставляли их выискивать в себе всю свою проницательность, чтобы ПОНЯТЬ его и найти брешь в хрупкой крепости его самодостаточного обаяния.

Свое отношение к женщине Франц Кафка формулировал в душе не онтологически, а литературно: в его мозгу (или душе?) мгновенно начинался внутренний монолог, вдруг оказывающийся диалогом, причем собеседница реагировала на его реплики столь мощно и находчиво, что еще не услышавшая от него ни единого слова женщина опять-таки интуитивно понимала его заинтересованность, пусть и другого, менее низменного плана, но и это ей льстило, так как тоска по горним высям неизбывно присутствует в каждом человеке, и при невозможности женщины соприкоснуться с ним самостоятельно она особенно ценит посредника-мужчину, предположившего в ней если не Вечную Женственность, то хотя бы снявшую маску Евы актрисы.

Печально, что эти мои построения я не могу подтвердить хотя бы единственным письменным свидетельством — ответом на его страстно-рассудительные письма. Те несколько писем, который Милена Есенска написала Максу Броду во времена разрыва с ней отношений Кафки, при всей заинтересованности, некоторой проникновенности и отчаянии, не позволяют нам представить её полноправной его собеседницей, хотя и была в этой женщине немалая толика чувственного и литературного таланта.

Но, с другой стороны, отсутствие ответных посланий конфиденток Кафки возвращает нас к ОГНЕННОЙ ПРОБЛЕМЕ литературного наследия (и эпистолярного!) его. Пиромания писателя засвидетельствована письменно в его завещании и посланиях, обращенных к Максу Броду. Обычный титул Макса Брода — ДРУГ И ДУШЕПРИКАЗЧИК Франца Кафки — достался ему немалыми собственными усилиями: написанием биографии и изданием литературного и эпистолярного наследия пражского гения. То, что Макс Брод деликатно купировал кое-где дневники и письма друга, сомнений не вызывает, тем более что еще живы были некоторые персонажи, упомянутые в этих текстах.

Вопрос один: Франц Кафка или Макс Брод сжег весь корпус ответных посланий? Или этому поспособствовала еще чья-то рука, например, Оттлы, любимой сестры писателя? Макс Брод сообщает, что после похорон друга он сам занимался оставшимися бумагами. При всей своей подозрительности по отношению к Максу Броду я склоне все же считать, что он все же неповинен в столь деликатном святотатстве.

Франц Кафка уже признавался, что сжег огромное количество своих стихов и прочих текстов. Вполне возможно, что в этом заветном пламени исчезли и письма к нему его друзей (и девушек). Следовательно, пиромания была одним из свойств его характера и — вполне объяснима. Франц Кафка взыскал совершенства и был весьма критичен по отношению к своим «опусам». Можно даже кощунственно назвать его ГЕНИАЛЬНЫМ ГРАФОМАНОМ и одновременно — пристальным критиком самого себя. Пристальность вообще — один из его талантов. Пристальность и серьезность. Какие чувства бурлили в нем, когда он получал послания от своих любимых женщин? Макс Брод свидетельствует о его нетерпении — Кафка буквально «гонялся» за газетами, в которых печатались репортажи Милены, а нетерпение по её письмам засвидетельствовано им самим.

ИЗ ИСКРЫ ВОЗГОРИТСЯ ПЛАМЯ — таков девиз любого писателя. Франц Кафка — не только не исключение в этом отношении, он исключительно реагировал именно на искры — разговора ли, письма ли, отношения ли… Его творческое пламя питалось даже незначительными оттенками тех чувств, которые бурлили под водной гладью над его омутом.

Но, критически относясь к собственноручно написанному, мог ли не быть он таким при чтении чужих текстов, в особенности — обращенных к нему? Вот эта самая ОБРАЩЕННОСТЬ и могла вызывать в нем чувство недовольства — он взыскал равенства, которым не мог ему ответить ни один из его собеседников или адресатов. Даже не имея перед глазами те странички, на которых толпились буквы и знаки препинания, извлеченные из души его очередной адресатки, можно быть в уверении, что ответ всегда был не адекватен посланию. Отдавая дань любой толерантности, мы не можем не согласиться: письма Кафки столь же уникальны, как и его романы, столь же глубоки и — при кажущейся откровенности — столь же загадочны. В мировой эпистолярной литературе им нет равных; каждое из них — отдельное литературное произведение, новелла в объятиях чувства.