Коллектив авторов Биографии и мемуары - Марк Бернес в воспоминаниях современников

— Откуда ты его взял? — спросил я.

Марк молча вынул из кармана пальто нож и дал его мне. Это был видавший виды нож с длинным лезвием и потертой деревянной ручкой.

— Сувенир, — сказал, усмехаясь, Бернес и рассказал, как в этот вечер — несколько часов тому назад, в темном арбатском переулке его остановил этот самый Саша, вытащил, матерясь, нож и потребовал деньги.

Бернес полез было за бумажником, как вдруг нападающий заорал:

— Бернес! Бернес!..

Ограбление не состоялось.

Они пошли вместе. Саша рассказал Бернесу свою жизнь. Он неделю тому назад был выпущен из заключения, отсидев очередной срок.

Дальше — пошли в «Националь», по дороге Саша отдал Марку нож и поклялся «завязать».

— Ну, как — теперь ты поверил в свою славу? — спросил я.

— Теперь, пожалуй, немножко поверил, — смеясь, ответил Бернес.

Его портрет то складывался, то ускользал…

Не просто рассказать что-то главное о человеке, с которым дружил десятки лет и который не раз открывал тебе все новые и новые грани таланта и — подчас трудного своего характера. И, конечно, начинать надо с далекой нашей молодости…

Телефонный звонок Марка. Торопливые слова: «Приходи сейчас же. У меня Исаак Бабель. Он будет читать свой новый рассказ!» Не знаю, как быстро я добежал со своей Сретенки до Петровского переулка, одолел почти отвесные ступени пяти этажей и, сдерживая дыхание, как вкопанный остановился перед сидящим у стола полноватым и лысым человеком. Очки в простой металлической оправе делали его похожим на сельского учителя. Но темный, спокойного тона и покроя костюм и красивый галстук напоминали, скорее, дипломата из тех, кого я не раз снимал в Наркоминделе. Бабель внимательно оглядел меня, поздоровался и продолжал раскладывать на столе какие-то измятые и исписанные листки бумаги. А Марк Бернес всем своим видом показывал мне: замри, весь внимание!

В 1936 году Бернесы жили рядом с филиалом МХАТа в Петровском переулке, в комнатушке на пятом этаже большого, как город, дома. Марк и его ныне покойная первая жена Паола, или, как все мы ее называли проще — Паша, передвигались в этом своем жилище только бочком, протискиваясь между столом, кушеткой и шкафом. На единственном стуле сидел сейчас Бабель, я пристроился на кончике кушетки. Мы стали слушать, как Бабель читает свой рассказ.

Я уже не помню, как он читал, и скажу больше, никогда мне потом не удалось увидеть этот рассказ напечатанным — ни в сборниках сочинений Бабеля, ни в журналах {21} . Более всего мне запомнилось лицо Марка во время этого чтения: оно стало зеркалом рассказа. На лице и в глазах Марка отражалось все: как мальчишке было тяжело в услужении у биндюжника — владельца конторы ломовых подвод и как грозный и грубый хозяин послал его в очередь за билетами на спектакль «Отелло». Этот человек понятия не имел ни о театре, ни тем более о ревнивом венецианском мавре. Но в те дни Одесса буквально сотрясалась страстями знаменитого итальянского трагика Сальвини {22} . Отзвуки о его спектаклях докатились и до одесской окраины Пересыпи, воспетой во многих произведениях Бабеля. Жене хозяина захотелось пойти хоть раз в жизни в театр на спектакль с непонятным ей названием «Отелло».

Мальчишка тогда купил и себе билет в театр, на галерку. На спектакле он, как, впрочем, и все зрители, сразу же оказался во власти происходящего на сцене. Мальчик впервые пришел в театр. Описание того, что пережил он на спектакле, — вся бесчисленная смена красок — отражалось во время чтения на лице Бернеса. Такое умение не просто слушать, а проявлять всепоглощающий интерес к собеседнику я встречал здесь всегда, хорошо чувствовал его и на себе в разговорах с Бернесом. Он, как никто, умел быть внимательным слушателем.

Я, конечно, не запомнил всех подробностей рассказа Бабеля, хотя у меня перед глазами и сейчас стоит эпизод, когда оглушенный спектаклем мальчик плетется вслед за своими хозяевами. Биндюжник и его расплывшаяся, подобно медузе, жена идут молча, и лишь каблуки их лакированных башмаков грохочут по высвеченному луной булыжнику. И вдруг мадам, также взволнованная увиденным, обращается к идущему впереди мужу: «Наум! Ты видел сейчас любов? А у тебя что? Сегодня животные штуки, завтра животные штуки, а где же любов, Наум?» — Бабель произносил слово «любовь» не с мягким знаком в конце, а жестко, нажимая на последнее «в» — «любов».

Долгие годы потом любимым рефреном Марка, когда он видел пошлость на экране, а случалось, и в наших поступках, были слова: «Сегодня животные штуки, завтра животные штуки, а где же любов, ребята?..»