Коллектив авторов Биографии и мемуары - Марк Бернес в воспоминаниях современников

Вообще, чтобы хорошо работать, Марку больше всего на свете была необходима вера в то, что он нужен людям. И его, человека мнительного, неуравновешенного и крайне требовательного к себе, не трудно было в этой вере поколебать. Да, Марк не скрывал, что он не знал музыкальной грамоты. Да, Марк не претендовал на звание певца и любил говорить: «Я вам расскажу песню». И поэтому он очень хорошо относился к французским шансонье, с которыми его многое роднило. Недаром Сергей Образцов назвал однажды Марка «первым настоящим русским шансонье».

Забегая немного вперед, в рассказ о наших совместных гастрольных поездках, не могу не привести пример того, как вопреки и собственной мнительности, и дружеским подтруниваниям на родине Бернес оценивал себя сам — по так называемому «гамбургскому счету».

Однажды мы были во Франции (как всегда, по туристической путевке, за свой счет) и французы предложили Марку выступить с песнями по телевидению. Хотя у нас уже заканчивался срок пребывания, предложили задержаться еще на целую неделю в Париже. Не могу припомнить, должны ли были сделать запись или дать концерт в прямом эфире. Первое, что спросил Марк: «А в какое время будет трансляция?» Ему назвали какие-то ранние, не вечерние часы. Тогда он задал второй вопрос: «А в какое время у вас выступают Монтан или Азнавур?» Ответили, что где-то в семь или в восемь часов вечера. Услышав это, Марк быстро повернулся ко мне: «Поедем домой?» Я сказала, как обычно: «Как ты решишь, так и будет». И тогда он заявил твердо: «Нет, в такое время я работать не буду». В тот же день мы уехали.

Этот эпизод убедительно показывает, что Марк не считал себя хуже Монтана или Азнавура, которых он высоко ценил и любил, и они тоже знали его и отвечали ему тем же.

Как рассказывал нам Образцов, Ив Монтан, впервые услышав запись Марка, сказал: «Я хочу иметь пластинку с этим голосом!» И на расстоянии, по одной записи — всеми ощущалось, что Марк был незаурядной личностью.

Сейчас замечаешь, что и в Москве популярность Бернеса как-то отличалась от славы других. Никогда не было поклонниц у подъезда, отслеживающих каждый его шаг «фанатов». Его любили как-то достойно и ненавязчиво. Ему писали множество писем — ни одно не осталось не отвеченным. Конечно, прочесть эти мешки писем в одиночку было невозможно физически, и ему помогали. Но он исполнял все просьбы, отсылал свои фотографии с автографами, тексты песен, ноты, пластинки — в самые разные уголки страны и за границу.

Работал он бессистемно, режима не было. Жизнь не делилась на отдельные сферы: труд, отдых, личная жизнь, общественная. Среди ночи он мог проснуться, чтобы записать строчку или какую-то мысль.

Отношение к собственной популярности у него было своеобразным: когда его узнавали на сцене — это ему всегда нравилось, но когда на него указывали в жизни, он часто очень раздражался. Ведь к нему приставали всюду! Когда мы куда-то спешили, а он уже слабел от подтачивающей его болезни, я изредка уговаривала его проехать в троллейбусе хотя бы две остановки. Но стоило нам войти, как по всему троллейбусу раздавался громкий шепот: «Бернес!» Он тут же выскакивал на ближайшей остановке: «Я же тебе говорил!!»

Своему внешнему виду он всегда уделял большое внимание. Одевался всегда в костюм и белую рубашку (правда, для отдыха, когда никто не видит из посторонних, носил защитного цвета рубаху и белую пилотку). Особенно обожал галстуки. Любил подбирать их в магазинах во время наших зарубежных поездок. Проблема была в том, что у него была «нестандартная» фигура, готовые вещи он не мог носить, ему приходилось шить костюмы на заказ. У Марка был свой портной, замечательный старый мастер И. С. Затирко, работавший в Театре киноактера. Он более сорока лет проработал в кино, и когда ему исполнялось 75 лет, Бернес, глубоко почитавший мастерство в любой профессии, посвятил старому портному и художнику-модельеру целую статью!

К сцене и к тому, как он выглядит на ней, Марк относился как к делу святому. Он всегда был отглаженный, отутюженный, в белоснежной рубашке, с платочком в нагрудном кармашке, в достойном, красивом галстуке, в начищенной до блеска обуви. При этом было неважно, где он выступал: в Кремле на приеме, в заводском клубе или в клубе на какой-нибудь станции, где не было самых элементарных удобств — только маленькая комната, где артисты переодевались. Для него любая сцена была «Сцена» — именно так, с большой буквы. Он, наверное, потерял бы рассудок, если бы увидел, в каком виде выходят сейчас на эстраду современные так называемые певцы…