Надежда Киценко - Святой нашего времени - Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ

По тому, как о. Иоанн восхищается странниками, видно, что, даже привыкая к благам, неизбежным для священника, он не переставал напоминать себе об истинных образцах для подражания. Коль скоро пастырь считал крайнюю (и исключительно русскую) форму умерщвления плоти, как, например, ношение вериг, наиболее подходящей для стяжания святости, очевидно, что богословы или менее исступленные аскеты не являлись для него примером.

Примечательно также, что о. Иоанн воспринимал свою теперешнюю жизнь как утопание в роскоши по сравнению с прежней нищетой; он инстинктивно отождествлял себя с бедными, которые служили для него мерилом оценки всех остальных слоев общества, а не со средним или высшим классом. В ту пору, когда пастырь уподоблял себя Никитушке, он жил весьма скромно, на втором этаже дома приходского священника, сильно напоминавшего армейскую казарму. Однако по сравнению с трудностями детских лет или лишениями наиболее почитаемых им святых теперешние условия казались ему просто роскошными. По мере того как бедность и лишения юности отдалялись в прошлое, он бывал все сильнее поражен религиозной добродетелью, порожденной любыми проявлениями самоограничения: «Сегодня у меня был сборщик, крестьянин из Рязанской губернии. Замечательный человек! Кроткий и смиренный, добрый и простосердечный и — постник; не ест ничего скоромного и в скоромные дни уже 11 лет. Видимо, Божия благодать на нем почивает. Какая преданность Богу!» {70} 70 Там же. Д. 4. Л. 132. «Сборщики» были довольно распространенным явлением, особенно среди крестьянства. Этой деятельностью могли заниматься либо монашествующие, для которых сбор пожертвований являлся послушанием, либо миряне, трудившиеся по собственному почину. Архиереи осуждали данную практику. Высказывания епископа Иоанникия Архангельского по поводу подобной традиции см.: Псковские епархиальные ведомости. № 24 (15 декабря 1896 г.). С. 445. Некрасовский Влас — наиболее известный литературный образ сборщика.

Все эти примеры укрепляли собственный аскетизм о. Иоанна. Его взгляд на человеческую природу был пессимистичнее, чем у многих отцов-пустынников, учивших, что в душе человека заложено и добро и зло. Он писал: «Сердце — это клоака, бездна смердящая и скверная: лишь слезами покаянными и помыслами о Господе возможно исторгнуться из бездны той и очистить сердце свое» {71} 71 ГАРФ. Ф. 1067. Оп. 1. Д. 10. Л. 69 об. Резкость суждений о. Иоанна контрастирует с более взвешенным мнением Макария Египетского: «Глубины бездонные сокрыты в сердце человеческом… В сем малом сосуде кишат драконы со львами, твари ядовитые и все сонмища пороков; дебри неодолимые там и пропасти зияющие. Однако же и Бог там, и ангелы Его, жизнь вечная и Царствие Небесное, Свет Господень и апостолы святые, грады горние и дары благодати: все там пребывает». . Рвение ко Творцу и жажда самосовершенствования охватывали все стороны жизни пастыря, причем в гораздо более разнообразных формах, нежели у Отцов Церкви и в аскетических наставлениях. В отличие от своего знаменитого современника, святителя Игнатия (Брянчанинова), а также отцов-пустынников, отвергавших и презиравших сновидения как уловки дьявола, о. Иоанн считал, что «жизнь человека-грешника полна мерзости наяву и во сне: наяву — в действительности, в поступках, а во сне — в нечистых видениях, так что всякий человек может хорошо видеть свои недостатки, свои слабые стороны в сновидениях. Даже человек, живущий, по возможности, свято, но имеющий слабые стороны, которые самолюбие иногда закрывает от него наяву, может видеть их ясно во сне. Сновидениями не следует пренебрегать — в них, как в зеркале, отражается наша жизнь» {72} 72 ГАРФ. Ф. 1067. Оп. 1. Д. 3. Л. 67. Иную точку зрения см.: Ignatii (Brianchianinov), bishop. The Arena: An Offering to Contemporary Monasticism. Jordanville, 1983. P. 209ff. .

Батюшка анализировал свои ночные видения гораздо более глубоко, нежели большинство православных святых, извлекая из них информацию о своей духовной жизни. Например, когда он во сне грыз и жевал серебряные монеты, то он толковал это как знамение, порицавшее его за скупость {73} 73 ГАРФ. Ф. 1067. Оп. 1. Д. 8. Л. 46. . В конце 1860-х, после сна, в котором «враг бросал» его «то на балы великосветские, то на простые обеды», где он «глазел и суетился и тщеславился… и ел бездну с жадностью», пастырь обвинил себя в необузданности желаний {74} 74 Там же. Д. 12. Л. 11. . В другой раз ему приснилось, что зайчик, преследуемый собакой, залез на дерево, а он подсадил наверх собаку, чтобы животные вступили в схватку: «Зайчик храбро боролся, но враг схватил его зубами и разорвал на куски». Вспоминая этот сон позднее, о. Иоанн обвинял себя в том, что отдал слабое существо на растерзание сильному, устроив кровавое зрелище «для потехи», и усматривал здесь аналогию со своей духовной паствой, которую он разлагал собственной леностью и невниманием {75} 75 Там же. Д. 23. Л. 169 об. .