Раймон Эсколье - Оноре Домье

Именно таким способом он создал свою знаменитую литографию „Законодательное чрево“. Еще и сегодня у наследников Шарля Филипона можно увидеть все маленькие глиняные бюсты, которые Домье вылепил, вернувшись с заседания Палаты депутатов».

Отсюда Гюстав Жеффруа в своей прекрасной статье, опубликованной в «Ар э артист» («Искусство и художники») сделал следующий справедливый вывод:

«Работа, о которой Шоффруа-Дешом говорит, будто Домье сделал ее с натуры, в действительности была сделана по памяти, но только по свежему воспоминанию, немедленно после возвращения с заседания, где проницательный и неумолимый глаз Домье наблюдал натуру взглядом хищника, следящего за своей добычей».

Еще две истории — в доказательство того, насколько художнику претила работа непосредственно с натуры.

Домье как-то раз пообещал Анри Монье сделать его портрет. Он радовался, что будет изображать творца Жозефа Прюдома {158} 158 Прюдом Жозеф — собирательный карикатурный образ французского буржуа, в котором подчеркнуты его ограниченность и самодовольство. Был воплощен Анри Монье и на сцене. , своего старого сподвижника по газете «Карикатюр», но ужасно не любил работать, когда ему позировали. Поэтому накануне прихода своего веселого собрата, который должен был служить ему моделью, Оноре, на всякий случай, за два часа решительно набросал портрет Монье. Когда он показал его Монье, тот в восхищении воскликнул:

— Великолепно! Больше не смей к нему прикасаться!

Другую историю рассказал нам Адольф Жоффруа.

Дело происходило в Вальмондуа. Жоффруа-Дешом играл со своими детьми и сыновьями Добиньи. Появился красный от натуги «папаша Домье».

— Жоффруа, старина, я не знаю, как рисуют утку. Мне это нужно для литографии. Покажи-ка мне уток.

— Это нетрудно. Пойдем к ручью.

Ручей Соссерон протекал на краю усадьбы скульптора. В зеленой воде плескался выводок утят. Стоя на мостике, наклонившись вниз, Домье долго смотрел на переливающиеся разными красками перья, на круглые головки и прямоугольные клювики.

— Ну, как, — спросил Жоффруа-Дешом, — хочешь блокнот, карандаш? Тебе ведь нужно сделать набросок…

Но Домье, улыбаясь, отрицательно покачал головой:

— Спасибо, Жоффруа, ты же знаешь, я не могу рисовать с натуры…

Папаша Домье вернулся в свою скромную мастерскую: в его памяти прочно закрепился облик утки. На следующей неделе газета «Шаривари» опубликовала за подписью О. Домье рисунок, на котором — абсолютно верно — были изображены утки.

Мы не ошибемся, утверждая, что именно благодаря умению видеть и точности своей памяти, Домье удалось на протяжении многих лет совмещать литографское ремесло, которое его кормило, с приятным увлечением живописью и скульптурой, при чем он отдавал им куда больше времени, чем обычно думают.

Своему методу работы он обязан безошибочным умением упрощать, отказываться от ненужных деталей, выделять главное искусством освещения и композиции.

Какова была техника Домье-литографа? Можно ли утверждать, как это делает Анри Бушо, что начиная с 1833 года «Домье, используя усовершенствования, внесенные в это дело Энгельманом {159} 159 Энгельман Годфруа (1788–1839) — последователь Зенефельдера. Как и изобретатель литографии, постепенно вносил в эту технику некоторые незначительные изменения. и Зенефельдером, отошел от чистой литографии, от карандаша, и применял лавис, что позволило ему процарапыванием акцентировать светлые места и давало в руки новый способ выразить свою мысль»?

Несомненно, в этих словах есть некоторое преувеличение. Чаще всего Домье, как и Гаварни, добивался с помощью кисти красивых бархатистых черных тонов, а своими поправками и процарапыванием достигал эффекта освещения.

Но из этого ни в коей мере не следует, что он когда-либо отказывался от чистой литографии, от жирного карандаша. Когда ему надо было передать извилины и лепку своих «физиономий», кисть нипочем не обеспечила бы ему нужной точности. Он лишь изредка прибегал к чернилам, чтобы усилить черноту зрачков, да и только. Нет, главным орудием Домье был литографический карандаш.

Впрочем, он не придавал особого значения инструментам. Об этом свидетельствует Банвиль, часто видевший его за работой.

«Рисовал он всегда огрызками старых карандашей, решаясь, наконец, обновить их, только когда уже ничего другого невозможно сделать. Но чаще всего он пользовался обломками, которые нельзя было даже обточить. Приходилось тогда изобретать, находить угол наклона, при котором карандаш покорялся бы капризному буйству умелой руки. И получались эффекты, в тысячу раз более разнообразные и искусные, чем способно было породить идеальное, но притом отточенное острие, добытое с помощью перочинного ножа, острие, которое обычно ломается или крошится в самом разгаре работы над рисунком. Я бы даже сказал, что именно своей привычке использовать огрызки, обломки, кусочки карандаша, тщетно молившие о пощаде, Домье в какой-то степени был обязан размахом и смелостью своего рисунка, где любая жирная линия полна жизни и по самому материалу сродни и тени и штриховке. Да, именно это я бы сказал, не знай я, что нельзя объяснять столь малой причиной такой великий результат» [17] De Banville Théodore. Mes souvenirs. Paris, Fasquelle, éduteur. .