Виктор Розов - Удивление перед жизнью. Воспоминания

В Северном море нас изрядно качало, и все пассажиры лежали в лежку. Даже матросов травило за борт. Могу похвастаться – только мы с Александром Петровичем удержались на ногах. Ай-яй-яй, я, кажется, ввязался в историю с осколком и уклонился от темы.

Человек на скамейке – Борис Андреевич Бабочкин. Вот так. И сидит одиноко, задумавшись, с каким-то далеким, не от мира сего взглядом. Мне захотелось его сфотографировать в этой, очень точно выражающей его внутреннее состояние, позе. Во время поездки я мог наблюдать: было в нем что-то загадочное. Ничего актерского, скорее, это усталый человек физического труда, ну, например, известный директор какого-то завода, может быть, главный инженер, может быть, просто трудяга. Все близкие к театральному миру знают, как странно сложилась его судьба. Своей собственной ранней славой он бросил странную тень на самого себя, на всю свою жизнь. Вспоминаются строки Блока: «Радость, страданье – одно…»

В 1935 году всех ошеломил фильм «Чапаев». Борис Андреевич на диво, а кому-то – на зависть, совершил, так сказать, двойное сальто: из обыкновенного актера стал сразу и любимцем всех зрителей, и народным артистом республики. До сего времени сначала давали звание заслуженного артиста республики, а ближе к старости особо избранным присваивали «народных». А тут обыкновенный актер – и сразу народный артист! Весь театральный и кинематографический мир ахнул. Фильм действительно имел громадный успех. А Чапаев! Да кто из подростков в те времена не играл в Чапаева, кто не махал игрушечной шашкой, не скакал на коне, даже если это была простая табуретка!

Артист Бабочкин стал для всех и навсегда Чапаевым. Самое ужасное – только Чапаевым. Он был крупный драматический актер, глубокий, мощного темперамента и интеллекта, много ролей он играл гораздо интересней, чем Чапаева, но люди всегда говорили: «Ах, это тот, который Чапаев!» Борис Андреевич глубоко переживал это счастье-несчастье. Говорят, он ненавидел, когда кто-нибудь любезно восхищался им и говорил: «Ах, какая это удача, роль вашего Чапаева!» Утверждают, что кого-то он за подобный комплимент послал по матушке.

Я сам слышал в этой самой поездке, в Финляндии, рассматривая техническое оснащение сцены того самого театра, где роняли спичку, как высунулись из-за кулис два каких-то русских паренька и один другому довольно громко сказал: «Смотри-смотри, Чапаев!» Борис Андреевич, безусловно, услышал это, я бросил на него мгновенный взгляд и увидел, как его строгое лицо сделалось каменным: это было для него оскорблением. Повторяю, Чапаев для него превратился из радости в страдание.

В Доме актера не так давно был вечер, посвященный памяти Бориса Андреевича Бабочкина. Об этой его трагедии говорили многие. Показывали отрывки из фильма «Бегство мистера Мак-Кинли», в котором Бабочкин играл эпизодическую острохарактерную роль. Я ахнул – это же был великий актер! И из-за Чапаева мы его прозевали. Надо было смотреть Бабочкина на сцене во всех ролях как актера исключительного дарования. В последний раз я видел его в роли Суслова в «Дачниках» в Малом театре. Могучий был талант. Хотя и народный, но недооцененный нами же.

Мой тесть, или, как мы все его называли, «дед», Варфоломей Германович Козлов – фигура колоритная, характера незамысловатого, но чертовски яркого. Он бывший артист хора Московского театра оперетты, тенор звонкий, крепкий, заливистый – именно для оперетты. В хоре он ведущий. Семья порядочная, жена и трое детей. На зарплату хориста всех не прокормить. Прирабатывал в церковном хоре, успевал даже во время спектакля, в перерывах между участием хора, съездить в церковь, попеть там вечернюю службу – и скорей на «Сильву», или «Марицу», или «Фиалку Монмартра». Нрава на редкость веселого, открытого, доброго и общительного.

Валя – в театре, да и дома, все его звали Валей, уж очень длинно «Варфоломей», – порядком толстый, круглое лицо с небольшим, но не курносым носом, блондин, голубые глаза; смею подозревать, что в молодости да и в зрелые годы женщины обращали на него внимание, думаю, и он на них, но семьянин был отменный. Все мог делать по дому. Детей, когда те были маленькими, мыл сам, безжалостно зажимал между колен, намыливал головы, попадало мыло в глаза или нет, его не касалось, дети верещали, а ему хоть бы хны. Вроде как белье выстирал, отжал, чистое – гуляй!

Родился Варфоломей Германович в Белоруссии, но корни его сибирские, родни видимо-невидимо, и прямая родня, и двоюродная, и троюродная. Жил он с семьей в Москве, в Лебяжьем переулке, в одной комнате, разделенной перегородкой, не доходившей до потолка. А к ним вся эта многочисленная родня со всего бескрайнего Советского Союза приезжала беспрерывно, и всем приют – русское гостеприимство. Помню, я как раз изо всех сил ухаживал за его дочерью Надюшей, влюблен был без ума, – в дверь звонок, я открываю: кто-то с чемоданом, спрашивает Варфоломея Германовича. Я говорю: «Проходите, пожалуйста», гость входит, Варфоломей Германович идет навстречу, улыбается: «A-а, здравствуй, здравствуй!», обнимает и спрашивает: «Ты кто?» Идет разбор родственных нитей, вернее, их узлов.