Григорий Островский: Захарий Зограф

Захарий рос как все дети его возраста, и вряд ли что-нибудь предвещало его необычную судьбу. Едва ребенок встал на ноги, по старинному обычаю — проштыпалнии — погадали о его будущем: к чему сделает первый шаг, с тем и быть всю жизнь. И если мальчик потянулся к кистям или мольберту — по-болгарски стативу, то в этом не было ничего удивительного: в доме Христо Димитрова краски и кисти были повсюду. Стать художником Захарию было, что называется, на роду написано.

А пока что вместе с такими же, как и он сам, ребятами затевал шумные игры, бегал по Самокову или на Искыр поплескаться в реке, подивиться на раскаленное добела железо в горновых печах; когда немного подрос — ходили ватагой в горы и сосновые леса, подступавшие к самому городу.

Впоследствии Захарию суждено было подолгу жить и работать вдали от Самокова, и лучшие его произведения созданы в иных местах. С Самоковом и самоковчанами он был связан, быть может, теснее, чем ощущал. Это не просто родной город, но и среда, в которой он вырос, возмужал, сформировался как личность и как художник, в которой сложились его понятия об отчизне и ее благе, представления о правде, добре, красоте. Наверное, Захарий по-своему любил город своего детства, отрочества и юности, когда мир поначалу ограничивался двором, затем расширялся улицей, наконец, городом, одновременно маленьким, знакомым до последнего заулка, и громадным, необъятным, — мир, бывший своего рода моделью страны.

…Названия улиц звучали чуждо: Широкио сокак, Коджа папаз, Тепе-алт, Пазвант — так назвали их турки. Но на них стояли построенные болгарами дома, церкви; даже мечети (а их в Самокове было двенадцать) возводились их трудом. На улицах была слышна турецкая, греческая, армянская, еврейская, цыганская, но более всего болгарская речь: из каждых трех самоковчан двое были болгарами. Вокруг конака — резиденции управителя — жила знать, неподалеку был караван-сарай, но обширный район Митрополичьей церкви и женского монастыря, квартал Долна махала, протянувшаяся на версту вдоль реки улица ткачей — Абаджийская чаршия — были сплошь заселены болгарами.

Мальчика еще никто ничему не учил, но многое познавал он на своем опыте. Дозволено, например, играть на мосту, что ведет к мельнице Сарад-оглы, и не стоит без надобности гулять около прекрасного мраморного источника — чешмы, украшающего центр города: там можно встретить важного господина — агу в окружении стражей-делибашей и всегда прохаживаются солдаты — аскеры в красных фесах и синих мундирах, заптии — полицейские, от которых того и жди беды. Поборы и подношения военным и чиновникам были настолько обычными, что султан ввел особый налог с пешкеша — иными словами, со взяток. Рано узнал Захарий, что и он, и его отец, мать, брат, сестры, и его соседи и друзья — это «райя», что означает «быдло», «стадо», «скот», и что это даже не ругательство, а общепринятое название христиан в Османской империи. Так было заведено испокон веков, и все это воспринималось в порядке вещей: одна земля, но два языка, две религии, два бытовых уклада и два образа жизни, две письменности и даже два летосчисления…

Но знал Захарий и многое другое. Что гость под твоей крышей, будь то паломник, следующий через Самоков в Рильский монастырь либо на Святую гору, или нищий бродяга — хэш, — всегда желанный гость в доме и все лучшее принадлежало ему. «Нигде в мире не встретить такого трогательного гостеприимства, как у болгар, — писал английский архитектор Тома Алон, побывавший в 1830-х годах в Болгарии, — гостеприимство обязательно для всех — богатых и бедных. Кто бы ни постучал в ворота, его всегда встретят хорошо и приютят на ночь». Если кто-нибудь спросит тебя, как живешь, остановись и расскажи, а не обижай спросившего пустой отговоркой. Если кто-то строит дом или роет колодец, все приходят к нему на помощь. Когда собирают овощи и виноград, корзину первых плодов несут соседям, а когда мать печет хлебы, то каждый десятый хлеб — соседям. «Дом без соседей не покупай, дом с дурными соседями не держи», — гласит народная поговорка. Знал, что хлеб священен: если упал ломоть случайно на землю — подними и поцелуй его, кончил есть — собери крошки и брось в огонь очага. Что хоро́ — это танец, а хо́ра — народ, люди…

Наступит время, и Захарий пройдет дорогами всей Болгарии, но пока он познавал Самоков и самоковчан. В «Географии» К. Фотинова (1842) находим такие слова о земляках автора: «Самоковцы трудолюбивы, почтительны, совестливы, но тщеславны и суесловны». Напишет о них и чешский историк К. Иречек: «В их характере нет живости среднегорцев или македонцев, они люди неподвижные, благоразумные, но трудолюбивые и постоянные и, как все истинные горцы, очень набожные». Каждый ремесленный цех имел своих патронов: гайтанджии и портные — апостолов Петра и Павла, сапожники — св. Спиридона, гончары и пекари — пророка Илью, медники — св. Харлампия, а св. Трифон считался покровителем виноградарей, и на иконах его изображали с ножом для обрезки лозы. Венцом жизни считалось паломничество в Иерусалим и, как следствие этого, титул хаджи, но позволить себе такое путешествие могли немногие: оно обходилось не меньше, чем в десять тысяч грошей. Самоковский ремесленник свято чтил неписаную заповедь: «Работай, пока глаза на лоб не полезут, экономь, пока жизнь выдержит». В его душе уживались одновременно цеховое братство и презрение к наемному рабочему, честность (никаких расписок и векселей!) и алчность, стихийное бунтарство и безропотная покорность, предприимчивость и жажда мира, тишины, покоя.