Раймон Арон - Мемуары. 50 лет размышлений о политике

Директором Школы был Селестен Бугле, по шутливому выражению Арона, «дюркгеймьянец строгого послушания», философ, который, несмотря на теплые личные отношения с Ароном, ничего не дал ему в научном плане, хотя помог начать успешную карьеру. Напротив, Леон Брюнсвик, научный руководитель дипломной работы Раймона Арона по философии Э. Канта (1927), оказал большое влияние на молодого ученого. Брюнсвик исповедовал и преподавал критицизм, отмеченный позитивизмом и обогащенный его собственной теорией мобильного разума. Ученик не переставал восхищаться учителем, даже когда заметил, что тот абсолютно не интересуется историей (это была неожиданная критика, которую сам Арон на страницах «Мемуаров» называет бунтом). В определенном смысле Брюнсвик всегда размышлял как историк философии и науки, но его критическая линия никогда не пересекала границы ни, собственно говоря, науки, ни позитивистской методологии. Арон отверг такую методику, отрывающую исследование от реальности настолько, что оно полностью подчиняется тому, что Жильбер Отуа назвал «языковой инфляцией современной философии». Мысль Арона обратилась к человеческому поведению. В своей теории он обозначает границы и относительность объективности, которая при этом сохраняет для него свое содержание. Он говорит о бытии другого или скорее о бытии людей в их взаимодействии.

В «Мемуарах» Арон рассказывает о прозрении, открывшем ему цели, которые на протяжении своей жизни он последовательно воплощал в собственном творчестве. Под впечатлением событий в Германии, знаменовавших зарождение нацизма, Арон ставит вопрос об условиях, частных и, одновременно, предопределенных обстоятельствами и социальными структурами, при которых философ мог бы достигнуть эффективного понимания истории. Эту проблему Арон выдвигает в манере, близкой к Кантовой. Но помимо замены чистого разума умом личным, определенным во времени и пространстве, он вносит новый вопрос, содержащий росток его будущей философии: как я могу быть самим собой среди других, как я могу быть самим собой и понять других и как я могу быть самим собой, то есть другим для всех других? Этот тройной вопрос перекликается с «Персидскими письмами» Монтескьё: «Как можно быть персом?» Раймон Арон, вероятно, не сразу увидел все возможности применения такой постановки вопроса, обновившей его антропологию и философию, и, казалось бы, начал с конца. Большую роль в этом сыграло его пребывание в Германии, где он преподавал в 1930/31 г. в Кёльнском университете, а в 1933/34 г. — в Берлинском, не упуская возможности активно изучать богатства немецких библиотек и аудиторий, знакомиться с немецкой философией, но также и наблюдать бурное развитие политических событий. По его признанию, уже тогда, интуитивно, он лучше, чем основная масса французов, чувствовал, какая буря надвигается на мир.

В это время Раймон Арон занимается неокантианскими теоретиками истории, совершенно неизвестными тогда во Франции: это стало предметом его «малой диссертации»: «Очерк теории истории в современной Германии: критическая философия истории» [2] Арон Р. Критическая философия истории: Эссе о немецкой теории истории // Избранное: Введение в философию истории / Пер. с фр. М.: ПЭР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000. — 639 с. . Своей «большой диссертации» он даст заголовок: «Введение в философию истории: очерк о границах исторической объективности» [3] Арон Р. Введение в философию истории // Избранное: Введение в философию истории / Пер. с фр. М.: ПЭР СЭ; СПб.: Университетская книга, 2000. — 639 с. . Но что особенно значимо — это неожиданная глава «О познании другого».

Оригинальность автора была совершенно не понята. Тем не менее диссертация потрясла весь интеллектуальный Париж: ее содержание было изложено в «Revue de Métaphysique et de Morale». На защите из членов жюри наиболее враждебен был Альберт Рибо, ученик и продолжатель линии Анри Бергсона, вообще высказавший удивление по поводу возвращения к философии истории. Леон Брюнсвик восхищался своим блестящим учеником, не замечая, что его новый исторический критицизм заключает в себе и тот, почти контовский критицизм, который он, Брюнсвик, сам же преподавал. Социологи в жюри были представлены Селестеном Бугле и Полем Фоконе, зятем Эмиля Дюркгейма. Оба заняли благоприятную для Раймона Арона позицию. К несчастью, их замечания превратились в своего рода шаблон, по которому в дальнейшем часто оценивали диссертацию Раймона Арона, и стали в некотором смысле помехой для правильного понимания философского смысла работы. Действительно, методы социологического анализа, введенные Ароном под влиянием Макса Вебера, нашли свое место в социологии, однако не был замечен поставленный в работе вопрос о присутствии другого и о взаимоотношениях с другим, до того времени неизвестный во Франции.