Мария Баганова - Лев Толстой. Психоанализ гениального женоненавистника

– Папенька, может быть, лучше тебе не говорить, ты волнуешься…

Тогда он очень энергично ее перебил, и слезящимся, прерывающимся голосом сказал:

– Говори, говори, что же для меня может быть важнее этого? – И стал дальше расспрашивать о том, кто заботится о его покинутой супруге, ест ли она, хороший ли доктор ее осматривал. Потом они обсуждали какую-то фельдшерицу из больницы Корсакова. По этим расспросам было видно, что оставленная жена не совсем безразлична моему пациенту, и он сохранил к ней если не любовь, то жалость и нежность.

– Мама перестала голодать, ест и теперь старается поддержать себя, потому что живет надеждой свидеться с тобой, – сообщила ему Татьяна Львовна.

– Получила мое письмо? – спросил Лев Николаевич.

– Да.

– И как же отнеслась к нему?

– Ее, главное, успокоила выписка из письма твоего к Черткову, в котором ты пишешь, что не отказываешься вернуться к ней под условием ее успокоения, – ответила Татьяна Львовна.

– Вы с Сережей получили мое письмо?

– Да, папенька, но мне жалко, что ты не обратился к младшим братьям. Они так хорошо отнеслись ко всему.

– Да ведь я писал всем, писал «дети»… – расстроился Лев Николаевич.

Потом он спросил ее, куда она отсюда поедет – опять к мама́ или к мужу. Татьяна Львовна ответила, что сначала, может быть, к мужу.

– Жалко, что ты не можешь его вызвать. Ведь ему надо с Танечкой оставаться, – вспомнил Лев Николаевич о своей внучке.

– А тебе хотелось бы его видеть? – тут же спросила Татьяна Львовна.

– Не сюда вызвать – к ней, в Ясную…

Татьяна Львовна принялась рассказывать, что сказала, что Софью Андреевну настойчиво приглашали в их имение к внучке, но что она на это только сказала «спасибо» и не поехала, потому что ждет, чтобы Лев Николаевич вызвал ее к себе. Она с надеждой смотрела на отца, ожидая ответа, но тот вдруг резко переменил тему и, указав ей на Круг чтения, велел читать себе вслух.

Татьяна Львовна покорно взяла книгу и принялась за чтение: «Назначение жизни человека есть и личное совершенствование, и служение тому делу, которое совершается всею жизнью мира. Пока есть жизнь в человеке, он может совершенствоваться и служить миру. Но служить миру он может, только совершенствуясь, а совершенствоваться, только служа миру. Совершенствоваться – значит все более и более переносить свое я из жизни телесной в жизнь духовную, для которой нет времени, нет смерти и для которой все благо… С детства и до смерти, когда бы ни наступила она, растет душа человека, все больше и больше сознает она свою духовность, приближается к Богу, к совершенству. Знаешь ты или не знаешь, хочешь или не хочешь этого, движение это совершается. Но если знаешь и хочешь того, чего хочет Бог, то жизнь становится свободной и радостной….»

Потом у больного началась икота, и его поили сахарной водой. Он сам то держал, то поддерживал стакан, и сам утирал усы и губы. Икота прошла на время. Потом дочери кормили его овсянкой. «Папенька, милый, открой рот. Вот так. Пошире». И он покорялся очень кротко.

Лев Николаевич еще мог, поддерживаемый с обеих сторон, делать два-три шага по комнате по своей надобности. Но когда он сидел, голова его от слабости свешивалась вперед, и Чертков ладонью руки поддерживал ему голову, за что граф его трогательно благодарил. На обратном пути к постели приходилось опять его поддерживать и затем укладывать в кровать, бережно поднимая его ноги и окутывая их одеялом. Однажды, при окончании этих операций, в которых ему приходилось принимать помощь сразу нескольких человек, Лев Николаевич, лежа на спине и быстро переводя дыхание от совершенных усилий, слабым, жалостливым голосом произнес: «А мужики-то, мужики как умирают» – и прослезился.

Но он еще сохранял ясность рассудка и даже при помощи Черткова просматривал привезенную корреспонденцию и даже давал указания, как ответить на то или другое письмо.

Говорил он теперь меньше, но все время просил себе читать и слушал охотно.

Ему читали: «Насилием бороться с насилием значит ставить новое насилие на место старого. Помогать просвещением, основанным на насилии, значит делать то же самое. Собрать деньги, приобретенные насилием, и употреблять их на помощь людям, обделенным насилием, значит насилием лечить раны, произведенные насилием.

Если же и бороться с насилием не насилием, а проповедью ненасилия, обличением насилия и, главное, примером ненасилия и жертвы, то все-таки для человека, живущего христианской жизнью среди жизни насилия, нет другого выхода, как жертва, – и жертва до конца.