Михаил Пришвин - Мирская чаша

– Самая и есть наша свобода.

– Нет, свободный в законе живет, и ему нельзя убивать.

– Ну, отчего же нельзя, это вас не задевало, а дай-ка вас чкнут, как меня. – Фомка опять приподнял рубашку. – Вот как меня чкнул Персюк, родной брат, что же, мне его так оставить?

– Почему же не оставить, взять да отвернуться в другую сторону.

– Эх, брат, – вмешался снова Азар, – сам я был раньше охотником и светлыми очами глядел на мир, а вот теперь обсеменился и смотрю в темную. Подожди немного, вот только выпьем, и научу. Ну, за работу живее, Яша, тащи воды.

Поставили на огонь котел и налили туда из бочки завар, на котел вверх дном насадили бочонок и примазали глиной. В дырочку дна вставили трубку и тоже примазали, а гнутый конец трубки, змеевик, опустили в бочку с холодной водой, выпустили вниз конец и сюда чайник подставили для собирания жидкого хлеба.

Устроились и сидят в ожидании, тихо между собою о былом беседуют ветераны великой войны Илюха, гвардеец, и Яша, австрийский солдат.

Илюха говорит:

– Ваши Сан переходят, я за деревом, и как только ваши на мост, я тюк! – в голову, и он брык! – в воду: семь голов насчитал, занятно!

– А помнишь, тут был аэроплан?

– Как же, наш забрал кверху и ну вашего поливать из пулемета, потом ваш забрал и нашего, и наш опять забрал, а ваш заковылял.

– Куда он упал, к нашим или вашим?

– Промеж наших и ваших.

– Вот какие друзья стали, – сказал Фомке Алпатов, – а ведь тоже убивали и были врагами.

– Врагов не было, – ответил Илья, – теперь только и поняли, кто наши враги.

– Кто?

Известно кто: капиталисты.

Яша вздохнул:

А какое государство-то было.

Илья:

И все в прах!

Балалайка:

Вдрызг!

Гармонист и скрипач:

– Вдрызг, в прах и распрах!

Чугунок задумался и с большим любопытством обернулся к учителю спросить, как все спрашивали друг друга на Руси в это смутное время, загадывая загадку о том, как и когда все это кончится.

– Погадать надо на картах, – ответил Алпатов.

– Что вы гадалкой бросаетесь, – схватился Азар, – вы думаете, гадалки не знают? Под Москвой есть одна Марфуша (…) Молот и серп вышел у Марфуши (…) Понимаете? А очень просто, ну-ка, бумажку, учитель, вот серп и молот, читайте: «Толомипрес».

– Что же это такое?

– То-ло-ми-прес.

– Понимаю, – сказал Алпатов.

– Ну, ну!

– Как при Навуходоносоре, рука написала на стене, и никто не мог понять, гадалка намекнула на конец Навуходоносора.

– Нет не то, вот как надо писать: «Молот серп», – читай теперь, как кончится.

– Престолом.

– Вот престолом и кончится.

– Значит, царем?

– Зачем царем, может быть, президентом.

Гадалка же сказала: престолом.

С вожделением ответил Азар:

– А у президента, думаешь, престола нет, у президента, может быть, престол-то почище царского.

– По мне, – вырвался Фомка, – все единственно, царь, президент или брат мой Персюк – статуй.

– Надо же кому-нибудь управлять государством.

– Управляющий один должен быть – барон Кыш: «Кшш, вороны!» – и нет никого и никаких.

Кшш! – сказал Чугунок. – Будто воздух не тот?

Понюхали воздух из трубки.

– Скоро пойдет. И все повеселели.

Сова просто летела и вдруг, заметив огонь, бочку, людей, ужасно шарахнулась.

– Рано! – сказали ей вслед. – Прилетай, когда побежит.

Развеселился Азар:

– А что вы думаете, животные не понимают, животные все понимают, лошадь пьяная бежит, корова прыгает, свинья повертится, поцелуется и ляжет – все это есть у них, как у нас.

– Где же ты пьяных свиней видал?

– Рогач, помнишь, злейший был мой враг. Я тогда в бане у себя самогонку варил. «Кидай все! – кричит. – Рогач комиссаров ведет!» Я живо распорядился: посуду в лес, завар свиньям. Приезжают – свиньи пляшут. Покосились гости на свиней и велят показывать. Туда-сюда, нет ничего. «А что же у тебя свиньи такие?» – «Это, – говорю, – ученые свиньи». – «Как ученые?» – «А вот смотрите». Свиньи шатаются, свиньи плачут, перед истинным Богом говорю, на глазах слезы, и одна повалилась, другая рылом ее в зад поцеловала, и все полегли, как поленница. «Это, – говорю, – ученые свиньи: гости приехали – пляшут, радуются, гости уезжают, свиньи мои плачут». Вот вам про свиней, а как лошадь, корова, баран, можно сказать, всякая тварь, это было в другой раз.

– Стой, капнуло!

– Полегче огонь!

– Пошла!

Сливая весело в четверть чайник за чайником самый крепкий первак, Азар рассказывает:

– Это было в Поломе, за мельницей, у глухого ручья. Завар был на весь Исполком. Сидим тоже, как здесь, тихо беседуем. Первак прошел весь, другак начинается – и на тебе, здравствуйте! Рогач, подлец, тащит ко мне пять комиссаров. Старший комиссар, умнейший пес, велит мне строго: «Наливай стакан, наливай другой!» Дает один Рогачу, другой мне: «Пейте!» Зверями лютыми посмотрели мы, а выпить выпили. Теперь велит: «Миритесь!» – «Не желаем!» – «Пейте по другому!» Выпили по другому. «Миритесь!» – «Издохну, – отвечаю, – а не помирюсь!» И Рогач тоже говорит: «Издохну, а не помирюсь». – «Ну, так издыхайте, пейте по третьему». И так у нас шло до пятого; как выпили мы по пятому, глянули в морды. «Друг мой любезный, братец мой родимый!» – и целоваться и обниматься. «Ну, – говорю, – судьи праведные, за прогрессивную жизнь катай весь завар». И пили мы тут за жизнь прогрессивную и за демократическую и за поповскую хитрость. Было тут великое ликование, весь Полом гудел. Землемер приехал на лошади с астролябией. Пил землемер, и лошадь его пила, и астролябия, корова пила и баран пил, и лег пастух рядом с бараном. Не помню уж, сколько времени была тишина, голову подымаю, и баран с другого конца подымает и так умненько на меня смотрит, а все лежат, как сила побитая.