Елена Прудникова - Иосиф Джугашвили

Впрочем, можно напрячь фантазию и посмотреть на ситуацию с другой стороны. Иосиф сидит в соседней комнате, работает — пишет, как он выразился, «всякую ерунду». За границей ему надоело жутко, он устал от болтовни, хочется в Россию… и чаю тоже хочется, а если войти в гостиную, так ведь этот трепач прицепится, потом не отвяжешься, еще не хватало все это слушать. Сколько можно болтать за самоваром? Так и до вечера чаю не напьешься… Что ж, придется быть невежливым, чтобы не быть грубым…

А что, чем не объяснение? Любой, кто имел дело с профессиональными политиками — этот тип со временем не меняется, — знает, что ситуация, в которой приходится быть невежливым, чтобы не быть грубым, в общении с этой публикой стандартна.

…Но Коба не создан для жизни в эмиграции. Душой он стремится в Россию. В письмах он ничего не рассказывает о своем житье-бытье, кроме того, что «пишу всякую ерунду», зато засыпает адресатов вопросами. Как дела на Путиловском? Как с «Правдой»? Как во фракции? Похоже, что с эмигрантами у него отношения не очень-то складываются. Из Кракова он пишет одному из друзей: «Скучаю без тебя чертовски. Скучаю, клянусь собакой. Не с кем погулять. Не с кем по душам поболтать». Если бы он читал Гумилева (а может, и читал — кто его знает?), то мог бы, наверное, написать: «Я злюсь, как идол металлический среди фарфоровых игрушек». Душа требовала дела, дела… а дела не было! Выборы, язви их! Выборы, фракции, газеты…

Только в середине февраля он вырвался в Россию. «Вакханалия арестов, обысков, облав…» — пишет он. 10 февраля арестован Свердлов. Примерно в это время в газете «Луч» появилась заметка, анонимный автор которой намекал на то, что депутат Государственной Думы большевик Малиновский — провокатор. Иосиф, сам в свое время немало пострадавший от подобных слухов, самозабвенно защищает товарища. Знал бы он, кого защищает…

На этот раз он не хотел быть арестованным, но и на старуху бывает проруха: он, опытнейший конспиратор, делает роковую ошибку. На Калашниковской бирже проводится благотворительный бал-маскарад, на котором, естественно, присутствует весь революционный бомонд. Кто-то пригласил туда Иосифа, и тот пошел, несмотря на то что полиция с ног сбилась, разыскивая его. Не исключено, что пригласившим как раз и был депутат Госдумы Роман Малиновский, самый высокооплачиваемый провокатор Охранного отделения. В самый разгар концерта на бал явилась полиция. Агент указал на человека, сидевшего за столом вместе с несколькими депутатами Государственной Думы — впрочем, присутствие депутатов не помешало аресту. Так Иосиф попал в руки полиции, и на этот раз — надолго. После его ареста лидером Русского Бюро стал Малиновский. А Сталин и несколько ранее арестованный Свердлов были высланы в Туруханский край.

Как ни описывай жизнь Кобы в последние пять лет, все равно не отделаться от впечатления, что она была совершеннейшей суетой. Те дела и заботы, которые в 1905 году выглядели разумными и целесообразными, все больше напоминают бессвязные картинки, мелькающие за окнами поезда. Выборы… Куда выбирать, зачем? Что могут большевики в Думе, и что может сама Дума, и чего она хочет, эта Дума, в которой всякой твари по паре? Газеты… О чем в них писать? О мелких политических разногласиях с меньшевиками? Обсуждать животрепещущий вопрос, оставаться ли в Думе, если она идет не туда, куда хотелось бы их партии? Какое это имеет отношение к защите справедливости и разве для того Коба пришел в РСДРП?

Ему было тридцать пять лет, и последние шестнадцать из них он отдал революционной работе. Но революция захлебнулась, и никаких перспектив впереди. «Царство свободы» отодвигалось на неопределенный срок — это в лучшем случае. А в худшем, похоже, становилось миражом. В его ли годы гоняться за миражами?

В последнее время Коба все чаще давал себе передышку. Четыре месяца в Сольвычегодске, два в Вологде — побыть наедине с собой, разобраться в том, что происходит с ним и вокруг него. Но он ничего не успевает — его все время теребят, бомбардируют письмами, снова наваливается политическая и организаторская суета. Иосиф ссутулился, помрачнел, выглядел больным и усталым. Не стало азарта, свойственного ему раньше, жизнь давила, пригибала к земле, затягивала… И вдруг все кончилось. Он ощущал себя выброшенным из жизни, все — Москва, Петербург, Европа — отодвинулось далеко-далеко, куда-то за край земли. А до самого края земли шумела тайга.