Альберт Шпеер: Воспоминания

Я чувствовал себя неловко, когда меня вели в глубоко зарытый в землю кабинет Гитлера. Он был один, принял меня очень холодно, не подал мне руки, едва ответил на мое приветствие и тихо, но жестко тут же заговорил по существу дела: «Борман передал мне отчет о Вашем совещании с гауляйтерами Рурской области. Вы призывали их не выполнять мои приказы и объявили, что война проиграна. Вы ясно представляете себе, что за этим должно последовать?»

Как если бы он вспомнил о чем-то далеком, пока он говорил, его резкий тон изменился, напряженность уменьшилась, и он, почти как нормальный человек добавил: «Если бы Вы не были моим архитектором, я бы принял меры, необходимые в данном случае». Частично из явного упрямства, частично от усталости я ответил скорее импульсивно, чем мужественно: «Примите меры, которые считаете нужными и не считайтесь с тем, кто я такой».

Гитлер, по-видимому, растерялся, наступила небольшая пауза. Приветливо, но, как мне показалось, хорошо все рассчитав, он продолжал: «Вы переутомлены и больны. Поэтому я решил немедленно отправить Вас в отпуск. Другой человек будет руководить Вашим министерством в Ваше отсутствие». — «Нет, я здоров, — отвечал я решительно. — Я не пойду в отпуск. Если Вы больше не хотите, чтобы я был министром, отстраните меня от должности». В тот же миг я вспомнил, что Гитлер отклонил это решение уже год тому назад. Гитлер ответил решительно и безапелляционно: «Я не желаю увольнять Вас. Но я настаиваю, чтобы Вы немедленно ушли в отпуск по болезни». Я упорствовал: «Я не могу, оставаясь министром, нести ответственность, в то время как кто-то другой будет действовать от моего имени». И уже несколько примирительным тоном, почти умоляюще добавил: «Я не могу, мой фюрер». Это обращение прозвучало в первый раз, Гитлер не дрогнул: «У Вас нет другого выбора! Я не могу отстранить Вас!» И как будто тоже проявляя слабость, добавил: «Из соображений внутренней и внешней политики я не могу отказаться от Вас». Я, взбодрившись, ответил: «Я не могу уйти в отпуск. Пока я занимаю эту должность, я буду руководить министерством. Я не болен!»

Последовала продолжительная пауза. Гитлер сел, я без приглашения сделал то же самое. Уже не так натянуто Гитлер продолжал: «Если Вы, Шпеер, убеждены, что война не проиграна, можете продолжать исполнять свои обязанности». Из моих памятных записок и, уж конечно, из отчета Бормана, ему был известен мой взгляд на положение дел и то, какие выводы я из этого сделал. Очевидно, он хотел, вырвав у меня это заветное слово, на все времена лишить меня возможности раскрывать другим глаза на истинное положение вещей. «Вы знаете, что я не могу быть в этом убежденным. Война проиграна», — ответил я честно, но не упрямо. Гитлер перешел к воспоминаниям, рассказал о тяжелых положениях, в которые он попадал в своей жизни, положения, когда, казалось, все было потеряно, но он все же выходил из них благодаря упорству, энергии и фанатизму. Бесконечно долго, как мне казалось, он предавался воспоминаниям о годах борьбы, в качестве примеров он приводил зиму 1941/42 г.г., грозящую катастрофу на транспорте, даже мои успехи в области вооружений. Я все это уже много раз слышал от него, знал эти монологи почти наизусть и, если бы он прервался, мог бы продолжить их почти слово в слово. Он почти не изменил голос, но, может быть, именно в ненавязчивом и все же завораживающем тоне и состояло его усмиряющее воздействие. Мною владело то же самое чувство, что и несколько лет тому назад в кафе, когда я не мог уйти от его гипнотического взгляда.

Поскольку я не произнес ни слова, а лишь в упор смотрел на него, он неожиданно снизил свои требования: «Если бы Вы поверили, что войну еще можно выиграть, если бы Вы, по крайней мере, поверили, тогда все было бы хорошо». Гитлер уже заметно перешел на почти просительный тон, и на мгновение я подумал, что он в своей слабости еще больше способен подчинять других своей воле, чем когда он принимал напыщенный вид.

При других обстоятельствах я, наверное, тоже бы смягчился и уступил. Однако на этот раз мысль о его разрушительных планах оградила меня от его дара убеждать людей. Взволнованно и от того несколько повысив голос, я ответил ему: «Я не могу, при всем желании не могу. И, наконец, я не хочу уподобиться тем свиньям из Вашего окружения, которые говорят Вам, что верят в победу, не веря в нее».

Гитлер не отреагировал. Какое-то время он неподвижно смотрел перед собой, а потом снова заговорил о том, что ему довелось пережить в «годы его борьбы» и вновь, как часто случалось в эти недели, вспомнил неожиданное спасение Фридриха Великого. «Нужно, — добавил он, — верить, что все изменится к лучшему. Надеетесь ли Вы еще на успешное продолжение войны или Ваша вера подорвана?» Гитлер еще раз снизил свое требование до формального, обязывающего меня заявления: «Если бы Вы, по крайней мере, могли поверить, что мы не проиграли! Вы же должны в это поверить!.. Тогда я уже был бы удовлетворен». Я не дал ему ответа 8 «».