Павел Кочегин - Человек-огонь

На участке, занимаемом дивизией, в тот же день произошло братание русских и австрийских солдат.

Вопрос «Что делать?» снова встал перед Томиным и его друзьями.

С фронта одиночно, подразделениями и частями, с оружием и без оружия неудержимым потоком хлынули солдаты. Это разлагающе действовало на казаков. Они все настойчивее стали спрашивать: когда же домой?

— Все идут, а мы что? — требовали однополчане.

Дивизия дислоцировалась на территории Украины, где власть захватило буржуазно-националистическое контрреволюционное правительство. Оно поспешно готовило армию. В дивизии появились агитаторы Центральной Украинской рады, сманивая в свои войска казаков.

Поймали двух лазутчиков от генерала Каледина, которые призывали станичников вступить в войско донского казачества.

Над соединением нависла смертельная угроза: или оно расползется по одиночке, группами, или будет уничтожено контрреволюцией.

Томин собрал дивком, рассказал о положении, в котором оказалась дивизия, попросил высказать свои мнения.

Первым выступил Полубаринов. Он имел задание любыми средствами задержать дивизию на месте.

— Мы не можем открыть фронт перед противником и поэтому должны оставаться на позициях. Уход дивизии с фронта считаю предательством революции, изменой молодой республике Советов, позорным дезертирством. Открыть фронт перед врагом, это значит вонзить нож в грудь любимой Родине. Народ и Советская власть не простят нам такого подлого предательства.

Высказав свое мнение Полубаринов сел, сложив нога на ногу, скрестив на животе руки.

Некоторое время среди членов дивкома была растерянность.

— Как быстро перенарядился, — подумал Томин. — Когда решался вопрос: с кем идти? — Полубаринов отсиделся в штабе, не подавая своего голоса ни за, ни против. А теперь — на тебе! Другом Советов стал.

Слово попросил Каретов.

— Полубаринов не видит, что творится вокруг. Одной нашей дивизией фронта не закрыть, он уже открыт на сотни верст. Поэтому я присоединяюсь к мнению начдива и председателя дивкома товарища Томина, организованно идти в Москву, стать на службу Советской власти. А там уж дело командования, где нас использовать.

Проголосовали. Томин зачитал приказ о переходе дивизии в Москву.

Приказ одобрили все казаки и командиры.

Погрузившись в эшелоны, полки, соблюдая революционную дисциплину, двинулись на север, к Москве.

Томин ехал в первом эшелоне, его заместитель Каретов — в последнем.

В пути соблюдали строгий порядок: пока последующий эшелон не прибудет на станцию, впереди идущий не имел права выходить с нее.

На площадках мешки с песком, пушки и пулеметы, готовые к бою. Караулы беспрестанно несут свою службу.

На одной из станций в вагон Томина заявились три представителя от генерала Каледина — офицер и два нижних чина.

Каледин предлагал Томину повернуть эшелон на Дон, взамен обещал оставить его начальником дивизии, присвоить звание полковника и в придачу дать столько золота, сколько сможет унести.

Возмущенный Томин выгнал парламентеров.

В Киеве произошла задержка.

Начальник эшелона Тарасов доложил, что Томина требует к себе военный комендант станции.

— Ого! Видал, какой фрукт нашелся! — возмутился Томин. — Как, Федор Степанович, ты думаешь?

Гладков погладил широкий лоб и, подумав, ответил:

— А я так думаю, Николай Дмитриевич, что если коменданту нужно встретиться с начдивом Первой Оренбургской казачьей дивизии, то пусть он придет к нему.

— Слышал, Дорофей Глебович, что сказал Федор Степанович. Так и передай коменданту наш ответ. Здесь нам придется подождать прихода всех эшелонов, а пути заняты. Передай еще коменданту, что если он не явится сюда и если через десять минут не начнет освобождать пути для эшелонов дивизии — начнем говорить языком пушек и пулеметов.

Военный комендант станции Киев явился к Томину в сопровождении трех гайдамаков в шапках с кисточками. Офицер пристукнул каблуками, вскинул руку к папахе:

— Гос… ваш… товарищ начдив! Имею честь представиться: штабс-капитан…

— А я, штабс-капитан, не имею чести знать офицера доблестной русской армии, который лижет зад украинским буржуям. Говорите, что нужно?

— Вас желает видеть пан Петлюра, — преодолевая страх и сдерживая злобу, ответил офицер.

— Зато я не имею никакого желания встретиться с вашим паном Петлюрой и не имею чести его знать. Если через час не будут освобождены все пути для эшелонов, — Томин встал и, уже стоя, закончил: — Первой Оренбургской казачьей дивизии, то ни от вас, ни от вокзала ничего не останется, да и Петлюре вашему не поздоровится. Идите!