Ярослав Ивашкевич - Шопен

В деревне еще хуже -«Искусство тут — это живопись, резьба и архитектура. Музыка не искусство и искусством не зовется, а когда скажешь: артист, так англичанин думает, что живописец, архитектор либо резчик. А музыка профессией является, не искусством, и никакого музыканта артистом тут никто не назовет и не пропечатает, потому как в языке их и в обычаях это что то иное, а не искусство; это ремесло Конечно жe, вина в том музыкантов, но попробуй изменить установившийся порядок! Вздор всякий за красоту играют, а учить их порядочным вещам — смех один. Леди X., одна из первых тутошних дам, в замке которой я пробыл несколько дней, гранд-дама, считается здесь музыканткой. И вот однажды после моего фортепьяно и различных песенок иных леди шотландок приносят что-то вроде аккордеона, и она совершенно серьезно принимается играть на аккордеоне чудовищнейшие мелодии. Что ты хочешь? Сдается мне, что у всякого тутошнего создания винтиков не хватает […]. Принцесса Парми говорила мне, что одна ей свистела под аккомпанемент гитары. Те, кому мои композиции ведомы, просят меня: «Jouer — moi votre second soupir. J’aime beaucoup vos cloches» [98] Сыграйте мне этот второй вздох. Очень люблю ваши колокола. (Прим. перев.) . A всякое наблюдение кончается на like water [99] Как вода. (Прим. перев.) , вода якобы журчит. Не было еще англичанки, какой я играл, чтобы она мне не сказала: like water!!! Все смотрят на руки и всею душой играют фальшивые ноты. Оригиналы, сохрани бог.

(В этом месте карикатура.)

Это лорд один в воротнике и крагах, заикается.

(Здесь еще одна карикатура.)

Это duke [100] Герцог. (Прим. перев.) . В блестящих сапогах со шпорами, в лосинах и вдобавок что-то вроде шлафрока».

Разочарование все горше, материальные затруднения тоже все ощутимее. «Но вот чего здесь не так много, как говорят, так это гиней. Лгут весьма; как только чего не хотят, так тот же час отправляются в деревню. Одна моя ученица уже уехала в деревню и не заплатила за девять уроков…» К урокам этим относятся несерьезно, показаться бы только у модного учителя. Шопена коробит скупость, ретроградство, стремление к эксплуатации, которое в Париже проявляется не столь откровенно. Его раздражает здесь совершенно нескрываемая привычка мерить все ценности деньгами. «Так все только на фунты берут», — пишет он домой.

Да и сам он немножечко в шутку, а немножечко и всерьез поддается этому. «Старуха Ротшильд допытывалась у меня, сколько я стою, ибо какая-то дама, которая меня слышала, выспрашивала об этом. Поскольку Разерленд дала мне 20 гинеи, и Броудвуд, на фортепьяно которого я играю, и это определил мне ценой, то я и ответил, что 20 гиней. Она, видать, почтенная, добрая, на то мне и говорит, что очень хорошо я играю, это правда, но советует брать поменьше, ибо этому season нужно больше moderation», — то есть в этом сезоне нужно быть более умеренным.

Все же сезон 1848 года отличался довольно-таки сомнительным оживлением. В Англии полно было изгнанных королей. Луи Филипп, князья Пармы, князья Лукки — все они находят себе пристанище на острове. С материка доносятся глухие раскаты. Шопен прекрасно понимает, что это значит, хотя ни он, ни «почтенная» Ротшильд не видят, какие события происходят в Англии в этом знаменательном году. Но Шопен инстинктивно чувствует этот исторический момент, хотя и пишет: «Здесь спокойно. Ни ирландские, ни чартистские проблемы не волнуют, не такие уж значительные, какими кажутся издали, это вещи…» Он поддается здесь иллюзиям перспективы: вблизи представляются маленькими те проблемы, которые на самом деле огромны!

Шопен, разумеется, не понимал, в какое время оказался он в Англии. Чтобы представить себе этот момент, подумаем лучше о том, что, пока Фридерик был в Лондоне, пока печально и бесцельно таскался по шотландским городам и замкам, Чарльз Диккенс работал над «Давидом Копперфильдом», который вышел в свет в 1849 году. Шопен попал в диккенсовскую Англию, но не в Англию эпохи Пикквика. Англия «Давида Копперфильда» — это Англия, прошедшая через испытания потрясающего «закона о бродягах», через чартистское движение, первое массовое и самостоятельное пролетарское движение, и которая в момент, когда оно пошло на убыль, что относится как раз к 1848 году, а также воспользовавшись с таким трудом достигнутой отменой зернового закона, величаво входила в эпоху триумфа промышленного капитализма. Покрытая сетью железных дорог — ими Шопен пользовался во всех уже своих путешествиях, — промышленная Англия, пролетариат которой добился уже у капитала первых уступок, касавшихся труда женщин и детей, была государством гораздо более передовым, нежели Франция. Season, в котором почтенная Ротшильд советовала Шопену быть умереннее, был сезоном, когда политические надежды эксплуатируемых классов умирали, но в то же время был это исходный момент, говоря словами Энгельса, «беспримерного расцвета британской промышленности и торговли».