Джозайя Флинт - Хобо в России

В числе верительных грамот, взятых нами с собой, имелись наши паспорта, некоторые университетские бумаги и рекомендательное письмо, полученное мною в Санкт-Петербурге у князя Хилкова, министра путей сообщения и связи [15] Поглядел на письма — В письме к Хилкову Толстой говорил о «гонениях, их неизбежности, о невозможности защищать гонимых в подцензурной печати». Рассуждения Хилкова о преимуществе художественной формы по сравнению с «догматической» удостоились в этом письме суровой отповеди: «Художественный способ изложения баловство и всегда дает возможность отмахнуться от того, что не нравится, тогда как простой способ изложения обязателен. Главное же то, что не то что хочется, а чувствую себя обязанным попытаться, и последнее время жизни на это положить, сказать просто и ясно то, что сам понимаешь просто и ясно и что так нужно людям» (Опульская Л. Д., op. cit., с. 213). Согласно Опульской, «американский консул счел нужным доложить русским властям, те распечатали письма и запретили передачу», однако в данных мемуарах, по крайней мере, нет свидетельств перлюстрации писем. . Письмо было адресовано директору Сибирской железной дороги, но я носил его при себе в виде удостоверения личности и оно неоднократно выручало меня в затруднительных обстоятельствах, хотя чиновники, которым я показывал письмо, никак не могли взять в толк, как это я, Amerikanski бродяга, располагаю таким всемогущим документом. Боюсь, иногда их одолевало искушение арестовать меня по подозрению в мошенничестве, но ни разу они на это не решились — везение, которое я объясняю своеобразием ситуации. Российская «система», очевидно, не была подготовлена к встрече с таким странным субъектом, и меня отпускали, считая невиданным исключением из правил.

Я бродяжничал три дня с московским студентом в Витебской губернии, между городами Полоцк и Динабург [16] Динабург — немецкое название современного Даугавпилса в Латвии, также известного в разные времена как Двинск, Борисоглебск и т. д. , в скучной сельской местности, какие повсюду можно видеть на нашем Западе. Стоял теплый август, и солнце жарило нас с истиннои русской свирепостью. Временами, чтобы избежать солнечного удара, мне приходилось спешно прятаться в тени деревьев. По ночам мы то спали под открытым небом, то устраивались в стогах сена или амбарах. Крестьяне неизменно зазывали нас под гостеприимный кров, как бывает со всеми бродягами, но мы не могли заставить себя разделить постель с кишевшими в избах паразитами. Зимой, с другой стороны, горюн рад возможности прикорнуть на печи, и мы, думаю, последовали бы его примеру, будь погода холодней. Но в те дни скитальцы, что нам встречались, большей частью также спали под открытым небом, и компании нам было не занимать. Во время путешествия мы повстречали более двухсот бродяг; они передвигались партиями и семьями. Они вечно стремились разузнать, откуда я родом (этот вопрос обычно задают сразу после приветствия, «Strassvuitye»), и я всякий раз отвечал им правдиво. «Америка — Америка…» — повторяли эти простые люди. «Америка в какой губернии будет?» — имея в виду российскую провинцию. Мне никак не удавалось им растолковать, что Америка находится вовсе не в России, которой ограничивался их мир, но все же они называли меня «братец издалека» и, должно быть, считали новой разновидностью своего сословия. Меня никогда не посещало чувство, что они принимали меня как своего, — было бы странно, если бы так произошло, но они, во всяком случае, прозвали меня «братцем», а на большее я надеяться не мог. Они постоянно предлагали мне разделить с ними их скудные припасы, и очень скоро мне стало понятно, что встречи с ними едва ли могут грозить опасностью.

В России есть два рода бродяг: их сословие можно разделить на бродяг законных и незаконных. Первые — это так называемые религиозные нищие, их защищает церковь и терпит полиция; вторые — обычные бродяги. Именно в этих последних, с русской точки зрения, заключается все зло бродяжничества. Религиозные побирушки считаются неким привычным церковным классом, о них заботятся чуть ли не так же прилежно, как о священниках. Обычные бродяги, с другой стороны, видятся ненужной обузой, и со времен обращения России в христианство принимались законы и создавались учреждения, которые должны были их перевоспитать или искоренить. Считается, что в одной только европейской России число бродяг превышает девятьсот тысяч, тогда как в Сибири их класс составляет еще большую долю населения.