Нина Соболева - Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий

Не хочу даже говорить о всех обстоятельствах, связанных с этим, — так это все неприятно. Только очень жаль, что в результате всей этой истории, кажется, окончательно испорчены у меня отношения с Николаем Николаевичем. Если так будет продолжаться, то, пожалуй, придется подумывать о другой работе… Но куда я уйду? Я люблю ее, иначе давно устроилась бы в Академгородке и не моталась ежедневно по автобусам, в жару и в морозы, тратя по 3 часа на дорогу, вот уже четвертый год…

25 июля

Ну вот, прошло и это собрание в Союзе писателей, которого я так опасалась. К счастью, о моем «проступке» не помянули, хотя Решетников и сказал: «У нас еще есть ряд внутренних вопросов, но я думаю, что всех задерживать не стоит — мы их обсудим на правлении». Но по холодку и по тому, как меня «не замечали», я поняла, что большинство собравшихся в курсе дела. Да и было-то всего на собрании человек 15, и половина из них — члены правления. Жарко, душно, все томятся и с деланным вниманием слушают сообщение о подготовке «Сиб. огней» к юбилею комсомола. И только председательствующий А. В. Высоцкий по обыкновению серьезно относится к своим обязанностям: хмурится, переспрашивает докладчика Смердова, советует. В свои 70 лет Анатолий Васильевич округл, румян, аккуратно расчесаны на пробор серебряные волосы. Отличный костюм застегнут на все пуговицы — не то, что «молодежь». Изнывающий от жары и скуки Никульков в яркой трикотажной «бобочке» раскачивается на стуле и разглядывает что-то на потолке, отчего его профиль с мальчишеским хохолком на затылке и вздернутым носом кажется еще более заносчивым. Насупившись, прижав располневший подбородок к груди и время от времени недовольно оглядывая всех маленькими глазками, развалясь сидит Анатолий Иванов, далеко вытянув ноги в каких-то свежемодерновых туфлях из мешковины. Елена Васильевна Бердникова, как всегда опоздавшая, тихой мышкой скользит мимо сидящих и запинается за ноги Иванова. Тот нехотя подтягивает их, но через минуту индийские «джимми» вновь выставлены на обозрение. Г. Н. Падерин с постоянством «трудновоспитуемого» школьника восседает «на Камчатке» и силится сохранить серьезное выражение, но его выдают смеющиеся карие глазищи. Интересно, что нашептывает ему колючий, весь будто смонтированный из планок детского «конструктора» Коля Самохин. Забавное противоречие сочетается в нем: с одной стороны, он ответственный редактор журнала, что обязывает к серьезности, и он так преуспел в этом, что подчас его мальчишеская физиономия сохраняет драматическую, почти трагическую, мину в течение всего дня. Но зато, если внутренней энергии и остроумию удается пробиться сквозь эту маску, то вдруг обнаруживается, что к этому смуглому лицу удивительно «идет» белозубая улыбка, а из под суровых бровей могут буквально искриться смехом черные, антрацитового блеска глаза. И тогда понимаешь, что Самохин неслучайно возглавляет в журнале Отдел юмора и является автором нескольких юмористических книжек. Причем юмор этот очень злой и с далеким прицелом. Вот и сейчас, сидя на собрании, Самохин внешне — серьезный «ответственный товарищ», а рассказывает, видимо, что-то очень смешное.

Л. В. Решетников даже погрозил пальцем этой паре, но Падерин мгновенно состроил благочестивую мину и только хитрющие глаза по обыкновению подводят его и противоречат постной физиономии.

Очень интересно наблюдать за В. В. Лаврентьевым — вся его поза говорит от том, что он здесь лишь заезжий гость и терпит весть этот спектакль лишь из-за своей неистребимой снисходительности. Причем скрывать этого он не намерен и томится подчеркнуто, живописно. Его хочется всегда рисовать. Его настроение и даже мысли можно прочитать не только по его лицу, но, кажется, их выражает вся его фигура. Достаточно посмотреть, как сложился пополам он в низком кресле, как сплел на коленях длинные пальцы, как ощетинился костистыми плечами, выжидательно склонив набок голову хищной птицы. Так и чувствуешь зреющую в нем злость и знаешь, что, улучив минуту, он бросит какую-нибудь саркастическую реплику, а потом откинется, разбросав длинные руки на спинки соседних стульев и будет наслаждаться посеянным раздором, и веки почти прикроют холодные глаза, а ироническая усмешка станет еще острее оттого, что левая бровь вздернется вопросительным знаком да так и застрянет. А бубнящий, как из бочки, набычившийся Решетников будет всерьез доказывать, что Виктор Владимирович не так его понял, а Смердов от раздражения растеряет все слова и начнет повторяться, объяснять то, что уже давно всем ясно, затягивая и без того затянувшееся заседание.