— Скажите, — перебил я, — а народ дал вам монополию представлять его интересы, говорить от его имени Почему вы, а не женщина, сообщившая нам о вас, представляете этот народ?
— Какая женщина? — растерянно спросил Дорошенко.
Не вдаваясь в подробности, я рассказал о том, как мы узнали о месте, где он скрывается, а затем — и о его деятельности.
— Предатели всегда бывали. Даже среди учеников Христа…
— Почему же предатель — она, а не вы, который готов украинским хлебом и салом кормить германских фашистов? Вы полагаете, что понятием «украинский народ» можно, как одеялом, накрыть и бездомную батрачку и богатея — хозяина хутора. Ничего, ровным счетом ничего у вас не выйдет. Мы дадим землю батракам, бедным крестьянам. А вы никогда этого не сделали бы. Вы не в «схронах» у богачей сидите. Вы сидите у них в кармане и оттуда размахиваете вашим трезубцем. За вами еще идут многие бедняки. Но вы же их обманываете, вы не признаетесь, что мечтаете их хлебом и салом «откупиться» от гитлеровцев. Не только обманываете, вы их шантажируете на каждом шагу…
Я сам, кажется, кипел не меньше, чем мой оппонент. Дорошенко лежал, вытянувшись под одеялом, прикрыв глаза и напряженно дыша. Я поднялся. Дорошенко тихо проговорил:
— С вами бесполезно спорить. Вы — победители. В эти дни я прощаюсь со своими иллюзиями… Он помолчал и продолжал:
— Мы, вожаки, с недоверием приглядываемся друг к другу. Больше полагаемся на «безпеку», чем на чистую веру… Тогда в бункере ваши солдаты убили моего секретаря. Хлопец лихой и верный. Но я-то знаю: он был мне не только помощником. Его подставила ко мне наша «безпека», и он ночью прочитывал даже мои личные письма.
Больше я не видел Андрея Дорошенко. Как только врачи разрешили, он был отправлен самолетом в штаб фронта, и о дальнейшей судьбе его я узнал кое-что совсем недавно. Дорошенко со временем не только отошел от бандеровщины, но и немало сделал, чтобы разоблачить ее. Сейчас он учительствует в средней школе где-то на Станиславщине.
Расслоение бандеровцев началось с первых же дней нашего соприкосновения с ними. Случалось, группы, а то и целые вооруженные отряды выходили из лесу и заявляли о своем желании вступить в Красную Армию.
В разъяснительной работе нам помогало обращение украинского правительства, которое предлагало бандеровцам прекращать борьбу, сдавать оружие и гарантировало им в этом случае неприкосновенность.
Из политуправления фронта мы получали тысячи листовок, обращенных к запуганным и обманутым людям. Эти листовки разбрасывались по лесам, дорогам, деревням, селам. Обычно переходившие на нашу сторону бывшие бандеровцы приносили их с собой.
Но все же в ряде мест оуновцы силой террора сохраняли власть над значительной частью крестьянства На несколько домов был соглядатай, который доносил «безпеке» о каждом слове и каждом шаге односельчан. Едва кто-нибудь выражал сочувствие Красной Армии, ночью у него загорался дом. Бандеровцы чинили расправу.
Магической силой воздействия обладали крестьянские росписи кровью под клятвой мстить за погибших. Стоило бандеровцам явиться, напомнить о клятве, и человек покорно шел за ними.
Списки эти хранились в сундучках, зарытых в большие холмы, которые за годы войны появились при въезде чуть ли не в каждое село. Оуновцы утверждали, что такие холмы — памятники героям борьбы за «вильну» Украину, а крестьянская роспись кровью — знак готовности продолжать борьбу.
Мы срывали холмы и на глазах у всего села уничтожали списки. Крестьяне могли вздохнуть свободнее: «клятва» утрачивала силу.
Но первые поражения не обескураживали бандеровских вожаков. Оуновцы, выполняя гитлеровские задания, предпринимали попытки «распропагандировать» даже наших бойцов. В своих листовках они советовали красноармейцам повернуть обратно, на восток, расходиться по домам, угрожали немецким наступлением, которое вот-вот начнется…
В то же время не прекращались террористические акты, убийства из-за угла. Даже мы, привыкшие к цинизму я вероломству гитлеровцев, нередко изумлялись наглости и подлости бандеровских бандитов.
Как-то, следуя вместе с Катуковым, я увидел впереди на дороге строй. Люди с песней двигались в тыл. Вдруг — стрельба. Строй — врассыпную. Ничего не поймешь. Балыков вскочил на бронетранспортер с охраной и, не дожидаясь приказа, помчался вперед.
Когда мы подъехали, в кольце автоматчиков стояло несколько человек в красноармейской форме, а поодаль сбились в толпу пленные венгры, которые шли строем с песней.
Читать дальше