Евграф Комаровский: Записки графа Е.Ф.Комаровского

Я часто ездил гулять в Булонский лес, ходил завтракать на Елисейские Поля; всякое воскресенье было гулянье на Бульварах, где видны были прекраснейшие экипажи, равно как и в Лоншане. Сие гулянье состояло в том, что от заставы в Булонский лес тянулись в два ряда кареты, одна за другой.

В Париже были тогда из русских княгиня Н. П. Голицына с мужем и со всем ее семейством — я у нее несколько раз обедал, Р. А. Кошелев с женою, В. Н. Зиновьев, А. П. Ермолов, бывший фаворит, и граф Бобринский; сей последний вел жизнь развратную, проигрывал целые ночи в карты и наделал множество долгов. Он находился под присмотром нашего посланника и барона Гримма. Граф Бобринский, у которого я иногда бывал, — не иначе, как когда он сам заходил за мной и я не в состоянии был от него отговориться, — не мог понять, что я по 18-му году не находил удовольствия в его обществе, и называл меня за то «благоразумнейшим» — «le tres sage m-r Komarovsky».

После трехмесячного моего пребывания в Париже дано было мне знать от посольства, чтобы я готовился к отъезду в Россию. П. А. Обресков, о котором я говорил выше, получил тогда отпуск; он желал ехать со мной в Россию, на что я согласился, но так как он имел долги, то надлежало выехать ему таким образом, чтобы заимодавцы его не остановили. Я, получив депеши от посланника Симолина и от барона Гримма, который послал со мною к императрице несколько вещей из купленного кабинета гравированных камней у герцога Орлеанского, — должен был за заставой остановиться, пока Обресков под чужим именем выезжал из города в фиакре.

У него был слуга Михайло, который непременно хотел возвратиться в Россию. Дорогою у него сделалась белая горячка, и в бешенстве он едва нас обоих в одну ночь не зарезал имевшимся у него ножом; кончилось тем, что он соскочил с козел и ушел в лес. Через несколько месяцев Михайло явился к своему господину. Он завербован был несколько раз в Пруссии в солдаты и все спасался бегством.

По возвращении моем в Россию я нашел двор в Москве, где мне случилось видеть великолепный праздник, который дан был императрице графом Петром Борисовичем Шереметьевым в селе его Кускове. Что более всего меня удивило, это плато, которое поставлено было перед императрицею за ужином. Оно представляло на возвышении рог изобилия, все из чистого золота, и на возвышении том был вензель императрицы из довольно крупных бриллиантов.

Сверх того, графиня С. О. Разумовская, жена графа Петра Кирилловича, просила меня отвезти от нее из Парижа подарки к фельдмаршалу Кириллу Григорьевичу Разумовскому. По приезде моем в Москву я узнал, что фельдмаршал живет в своем загородном доме Петровском. Он меня очень обласкал и пригласил к обеду, что для меня было весьма лестно, ибо он был и подполковником Измайловского полка, в котором я служил тогда сержантом. За обед фельдмаршал вышел, украшенный подарками, привезенными мною, как то: косынкой на шее, жилетом и пуговицами на кафтане. Граф Разумовский публично благодарил меня за доставление ему таких приятных подарков от любезной его невестушки.

Пробывши в Москве несколько дней, я отправлен был в Петербург с депешами к вице-канцлеру, графу Остерману. В октябре месяце того же 1787 года я послан был курьером в Лондон, и, не доезжая сыпучих песков Куриш-Гафа, на первой прусской станции Иммерзат, я должен был остановить мою коляску, которая мне так хорошо служила, и ехать в перекладных повозках. На тракте моем были города: Мемель, Кенигсберг, Берлин, где я нашел посланником двора нашего графа С. П. Румянцева и с ним познакомился, — Оснабрюк, Гарлем, Роттердам и Голтвот-Шлес.

Здесь я должен был сесть на пакетбот и отправиться в английский порт Гарвич. Проезжая Голландию, я не мог довольно налюбоваться и опрятностью, которая видна не только в домах, но и на улицах, и теми каналами, с помощью которых доставляются все припасы из одного места в другое: лодку, довольно нагруженную, один человек ведет деревянным правилом очень свободно. В Голтвот-Шлес я нашел много пассажиров. В тот самый день ветер был попутный, и мы сели на пакетбот к вечеру и пустились в море. Ночью сделался такой сильный шторм, что мы едва могли опять попасть в гавань, и все уверяли, что если бы шторм этот нашел нас в открытом море, то мы бы непременно погибли. Противный ветер дул семь дней, потом повеял попутный, и мы пустились опять в море; когда мы проехали 24 часа, сделался совершенный штиль, и зыбь, продолжавшаяся несколько часов, была несносна; ни одного не было пассажира, который бы не страдал от оной. Наконец с довольно свежим ветром мы прибыли в Гарвич. Я странное испытал чувство, когда вышел на твердую землю; мне казалось, что все предметы, которые я вижу, находятся в беспрестанном движении, и земля подо мною ходит, так что несколько минут я не мог шагу сделать вперед.