Владимир Бушин: Я посетил cей мир

Впрочем, тут лучше сослаться не на пересказ, а на печатное свидетельство. Вот что писал уехавший в Америку бывший сотрудник ЛГ Владимир Перельман: «В «Литгазете» еврей был главным редактором (Чаковский) и ответственным секретарем (Гиндельман), отдел экономики возглавлял еврей Павел Волин (Вельтман), отдел науки – Михайлов (Ривин), отделом искусства руководил Галанов (Галантер), даже самый крупный раздел русской литературы возглавлял еврей Миша Синельников… Итак, лучшую в стране газету доверили делать евреям. Я попал в самую умную, самую демократичную, самую еврейскую газету в стране» (Русская мысль. США. 14.XI. 1974). Это более поздняя картина, но чем она отличается от более ранней? А Миша был человеком гордым и самолюбивым, – он ушел в «Литературную Россию».

Я, кажется, упоминал, что впервые приветил Синельникова, никому тогда не известного, в «Литгазете» – напечатал статью о Николае Кочине. Но через несколько лет он оказался в том кабинете, в котором сидел когда-то Михаил Алексеев. Однажды я принес ему какой-то фельетон. Тут оказался и Владимир Чивилихин В завязавшемся разговоре Миша сказал о 37-м годе что-то такое, что задело меня лично. Я вспылил, схватил со стола фельетон, оставив в руках Миши оторванный уголок, выскочил из кабинета и помчался к себе в «Дружбу народов». Все! Разрыв!.. Но на другой день является из «Литературки» курьер и передает мне редакционный конверт. Я читаю:

«Владимир Сергеевич!

Я не обладаю таким бурным темпераментом, как Вы, а посему думаю, что наша с Вами ссора никчемна. Иными словами, я готов первый протянуть Вам руку дружбы и со всей серьезностью сказать, что я не думаю о Вас как об апологете известного рода, как и вообще не думаю о Вас ничего, что хотя бы в малой степени можно было бы считать нехорошим… Надеюсь, что и Вы откажетесь от некоторых вольных квалификаций в мой адрес.

Возможно, я был с Вами не вполне тактичен сегодня, но на это есть извиняющая меня причина: голова занята сегодня совсем другим и совсем не столь веселым, как наша ссора.

Надеюсь на вести от Вас и на возвращение фельетона.

М. Синельников.

Свидетель инцидента В. Чивилихин это письмо читал.

15.V1. 65 г.»

К письму был приклеен уголок листа бумаги, который остался на столе, когда я схватил текст, а Миша пытался его удержать.

Мир, добрые отношения и сотрудничество, разумеется, были восстановлены и продолжались до самой его смерти. Последнее время он работал в еженедельнике «Гласность» с Юрием Петровичем Изюмовым, бывшим замом главного в «Литгазете».

Примерно через год я перешел из «Литературы и жизнь» в журнал «Молодая гвардия». Там за пять лет пересидел пять редакторов: Илью Котенко, Андрея Пришвина, Юрия Балашова, Олега Смирнова и Анатолия Никонова. По неизвестным мне причинам первый, человек очень славный, ушел, кажется, в «Известия». При нем недолгое время заместителем был милый Вася Федоров – вспыльчивый, горячий, честный и талантливый. Второй, племянник знаменитого Михаила Пришвина, однажды не явился на работу, вообще исчез из Москвы и был обнаружен в Риге. Оказывается, у него было не все в порядке с головой. Третий – ничем не примечательный чиновник из ЦК комсомола. Четвертый, сдержанный и надменный, только этим и запомнился. Потом он работал в «Новом мире». Пятый был замечательный человек, он и его заместитель Александр Рекемчук с партийным выговором выставили меня из редакции за обман коллектива: не расторгнув брак с Ириной, я женился на Татьяне, но не известил об этом редакцию. А не известил родной коллектив только потому, что Ирина работала в «Смене», тоже, как и я, в журнале ЦК комсомола, и нам была обещана квартира, которую мы намерены были разменять. Увы, я так ее и не дождался…

В одной комнате со мной, прямо напротив сидел за столом завотделом поэзии Владимир Котов, обидчивый и несколько страдавший манией величия, считавший себя новым Маяковским.

Но вот она почему-то косу отрезала и напялила черные очки. Володя решительно осуждал это. Непонятно, какими путями он сдружился с Родионом Щедриным и объявлял его новым Бетховеном – он мыслил только такими категориями и масштабами.

Потом, не помню, в какой очередности, его заменили Владимир Цыбин и Владимир Фирсов. Все три Владимиры да еще я четвертый. Цыбин был всегда неопрятный и непонятный мне. Но слыл поэтом некой почвенной силы. К нему заходил поэт Валентин Сидоров, знаток Тибета, тоже не очень понятный. Фирсов запомнился двумя деяниями. На поминках Василия Федорова в Дубовом зале ЦДЛ он не нашел ничего лучше, как рассказать, что Вася каким-то путем избавил его от армии. А потом, будучи редактором советско-болгарского журнала «Дружба», хвастался тем, что первый использовал в журнале двуглавого орла. Все годы борьбы против ограбления и раззора родины молчал и молчит. Ничего доброго о нем вспомнить не могу.