В. Ропшин - Конь бледный

Значит, слово Его – сосуд глиняный. Значит, Ваня неправ… Бедный, любящий Ваня… Он искал оправдание жизни. К чему оправдание?

Гунны прошли по полям, растоптали зелёные всходы. Бледный конь ступил на траву, завяла трава. Люди слышали Слово – и вот поругано Слово.

Ваня с верой писал: «Не мечом, а любовью спасётся мир и любовью устроится». Но ведь и Ваня убил, «совершил тягчайший грех против людей и Бога». Если бы я думал, как он, я бы не мог убить. И, убив, не могу думать, как он.

Вот Генрих. Для него нет загадок. Мир, как азбука, прост. На одной стороне рабы, на другой – владыки. Рабы восстают на владык. Хорошо, когда убивает раб. Дурно, когда убивают раба. Будет день, рабы победят. Тогда, – рай и благовест на земле: все равны, все сыты и все свободны.

Я не верую в рай на земле, не верую в рай на небе. Я не хочу быть рабом, даже рабом свободным. Вся моя жизнь – борьба. Я не могу не бороться. Но во имя чего я борюсь, – не знаю. Я так хочу. И я пью вино цельное.

Я опять нанял комнату, живу в номерах: инженер Малиновский. Я живу, как хочу, – без правил взыскательной конспирации. Мне теперь всё равно: пусть полиция ищет. Пусть меня арестуют.

Вечер. Холодно. Над новой фабричной трубой обманчивый месяц. Лунный свет струится на крыши, сонно ложится тень. Город спит. Я не сплю.

Вот я думаю об Елене. Мне странно теперь, что я мог полюбить её, мог убить во имя любви. Я хочу воскресить её поцелуи. Память лжёт: нет радости, нет восторга. Утомлённо звучат слова,ласкают лениво руки. Как вечерний огонь угасла любовь. Снова сумерки, скучная жизнь.

Я спрашиваю себя: зачем я убил? Чего я смертью добился? Да, я верил: можно убить. А теперь мне грустно: я убил не только его, убил и любовь. Так грустит печальная осень: осыпается мёртвый лист. Мёртвый лист моих утраченных дней.

Я взял сегодня случайно газету. Я прочёл мелким шрифтом, из Петербурга:

«Вчера вечером в гостиницу Гранд-Отель явилась полиция с предписанием задержать проживавшую там дворянку Петрову. В ответ на требование открыть, за дверью раздался выстрел. Взломавшими дверь чинами полиции был на полу обнаружен ещё не остывший труп самоубийцы. Производится следствие».

Под фамилией Петровой скрывалась Эрна.

Я не знаю, как это было. Ночью, под утро, к ней постучались. Постучались негромко. В комнате было темно и тихо. Она чутко спала и тотчас проснулась. Вот постучались опять, уже настойчивее и громче. Она быстро поправила косы и встала. Не зажигая огня, босиком, подошла к большому столу, направо, у фортепьяно. Ощупью, так же бесшумно, вынула из ящика револьвер. Я сам подарил его ей. Потом она начала одеваться, всё ещё ощупью, в темноте. Постучались в третий, в последний раз. Полуодетая, она ушла в угол, к окну. Откинула тёмную занавеску. Увидела каменный двор, сырой и узкий. Вместо звёзд – тусклый фонарь внизу… Двери уже ломали. Кто-то мерно стучал топором. Она повернулась к дверям и сильным гибким движением прижала револьвер к груди. К голому телу. У сердца, пониже соска. Потом она лежала навзничь в углу. На ковре чернел револьвер. И опять было темно и тихо.

А теперь, вот сейчас, она, как живая, стоит у моих дверей. Локоны сбились, голубые глаза потухли. Она дрожит хрупким телом и шепчет:

– Жорж, ты ведь приедешь… Жорж…

Я сегодня пойду по Москве. Горят кресты на церквах. Звонят уныло к вечерням. В улицах говор и шум. Всё мне близко и чуждо. Вот решётка и крест. Здесь Ваня убил. Там, в переулке внизу, умер Фёдор. Здесь я встретил Елену… В парке плакала Эрна… Всё прошло. Был огонь, теперь тает дым.

Мне скучно жить. Однозвучно тянутся дни, недели, годы. Сегодня, как завтра и вчера, как сегодня. Тот же молочный туман, те же серые будни. Та же любовь, та же смерть. Жизнь, как тесная улица: дома старые, низкие, плоские крыши, фабричные трубы. Чёрный лес каменных труб.

Вот театр марионеток. Взвился занавес, мы на сцене. Бледный Пьеро полюбил Пьеретту. Он клянётся в вечной любви. У Пьеретты жених. Хлопает игрушечный пистолет, льётся кровь – красный клюквенный сок. Визжит за сценой шарманка. Занавес. Номер второй: охота на человека. Он – в шляпе с петушьим пером, адмирал швейцарского флота. Мы – в красных плащах и масках. С нами Ринальдо ди Ринальдини. Нас ловят карабинеры. Не могут поймать. Снова хлопает пистолет, визжит шарманка. Занавес. Номер третий. Вот Атос, Портос, Арамис. На золочёных камзолах брызги вина. В руках – картонные шпаги. Они пьют, целуют, поют, иногда убивают. Кто смелее Атоса? Сильнее Портоса? Лукавее Арамиса? Финал. Шарманка жужжит затейливый марш.