Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

было довольно комфортабельно: комнаты высокие,

мебель прекрасная. Большие растворенные окна

дышали свежим, живительным воздухом. Было обе­

денное время, и я с любопытством озирался на совер­

шенно новую для меня картину. Всюду военные лица,

костюмы — ни одного штатского, и все почти раненые:

кто без руки, кто без ноги; на лицах рубцы и шрамы;

были и вовсе без рук или без ног, на костылях; немало

с черными широкими перевязками на голове и руках.

Кто в эполетах, кто в сюртуке. Эта картина сбора

раненых героев глубоко запала мне в душу. Незадолго

перед тем было взято Дарго. Многие из присутствовав­

ших участвовали в славных штурмах этого укреплен­

ного аула.

Зашел я и в бильярдную. По стенам ее тянулись

кожаные диваны, на которых восседали штаб- и обер-

офицеры, тоже большею частью раненые. Два офицера

в сюртуках без эполет, одного и того же полка, играли

на бильярде. Один из них, по ту сторону бильярда,

с левой моей руки, первый обратил на себя мое внима-

386

ние. Он был среднего роста, с некрасивыми, но невольно

поражавшими каждого, симпатичными чертами, с ши­

роким лицом, широкоплечий, с широкими скулами,

вообще с широкою костью всего остова, немного

сутуловат — словом, то, что называется «сбитый

человек». Такие люди бывают одарены более или менее

почтенною физическою силой. В партнере его, на кото­

рого я обратил затем свое внимание, узнал я бывшего

своего товарища Нагорничевского, поступившего в Тен-

гинский полк, стоявший на Кавказе. Мы сейчас

узнали друг друга. Он передал кий другому офицеру

и вышел со мною в обеденную комнату.

— Знаешь ли, с кем я играл? — спросил он меня.

— Нет! Где же мне знать — я впервые здесь.

— С Лермонтовым; он был из лейб-гусар за разные

проказы переведен по высочайшему повелению в наш

полк и едет теперь по окончании отпуска из С.-Петер­

бурга к нам за Лабу.

Отобедав и распростясь с бывшим товарищем,

я продолжал путь свой в Пятигорск и Тифлис. Чудное

время года, молодость (мне шла двадцать четвертая

весна) и дивные, никогда не снившиеся картины вели­

чественного Кавказа, который смутно чудился мне из

описаний пушкинского «Кавказского пленника», напол­

няли душу волшебным упоением. Во всю прыть неслися

кони, погоняемые молодым осетином. Он вгонял их

на кручу, и когда кони, обессилев, останавливались,

быстро соскакивал, подкладывал под задние колеса

экипажа камни, давал им передохнуть и опять гнал

и гнал во всю прыть. И вот с горы, на которую мы

взобрались, увидал я знаменитую гряду Кавказских

гор, а над ними двух великанов — вершины Эльбруса

и Казбека, в неподвижном величии, казалось, внимали

одному аллаху. Стали мы спускаться с крутизны —

что-то на дороге в долине чернеется. Приблизились мы,

и вижу я сломавшуюся телегу, тройку лошадей, ямщика

и двух пассажиров, одетых по-кавказски, с шашками

и кинжалами. Придержали мы лошадей, спрашиваем:

чьи люди? Люди в папахах и черкесках верблюжьего

сукна отвечали просьбою сказать на станции господам

их, что с ними случилось несчастье — ось сломилась.

Кто господа ваши? «Лермонтов и С т о л ы п и н » , —

отвечали они разом.

Приехав на станцию, я вошел в комнату для

проезжающих и увидал, уже знакомую мне, личность

387

Лермонтова в офицерской шинели с отогнутым воротни­

ком — после я заметил, что он и на сюртуке своем имел

обыкновение отгинать воротник — и другого офицера

чрезвычайно представительной наружности, высокого

роста, хорошо сложенного, с низкоостриженною

прекрасною головой и выразительным лицом. Это

был — тогда, кажется, уже капитан гвардейской

артиллерии — Столыпин 3. Я передал им о положении

слуг их. Через несколько минут вошел только что

прискакавший фельдъегерь с кожаною сумой на груди.

Едва переступил он за порог двери, как Лермонтов

с кликом: «А, фельдъегерь, фельдъегерь!» — подскочил

к нему и начал снимать с него суму. Фельдъегерь

сначала было заупрямился. Столыпин стал говорить,

что они едут в действующий отряд и что, может быть,

к ним есть письма из Петербурга. Фельдъегерь утвер­

ждал, что он послан «в армию к начальникам»; но

Лермонтов сунул ему что-то в руку, выхватил суму

и выложил хранившееся в ней на стол. Она, впрочем,

не была ни запечатана, ни заперта. Оказались только

запечатанные казенные пакеты; писем не было. Я не