Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

О деньгах она сказала с бесстыдной простотой - это было не главное, главное было то, что он ей велел.

Ответив на последний вопрос, она подождала, не спросят ли еще, облизала пересохшие губы и вытерла их кончиком платка.

- У, ведьма, - раздался звонкий и злой девичий голос за спиной Лопатина, - так бы и стреляла тебя!

Он повернулся. Сзади него стояла неизвестно откуда ваявшаяся шоферка Даша Горобец.

Задержанная вскинула на нее глаза, и они долго смотрели друг на друга: черная тихая женщина, похожая и своей неподвижности на узел темного тряпья, из которого торчали только лицо и толстые ноги, и звонкая, вся, как струна, натянувшаяся от негодования, голубенькая шоферка, с голыми коленками, голыми до локтей, сжатыми в кулаки руками, с растрепавшимися во время езды и упавшими на шею косичками желтых пыльных волос.

- На Сольпром к нам ходила, - сказала девушка, и голос ее задрожал от гнева. - За сольпромовскую хотела себя выдать... - Это, казалось, сердило ее больше всего. - Я на Сольпроме всех знаю, я сама сольпромовская, и никогда она сольпромовской не была, - обращаясь к Пантелееву, продолжала шоферка, и чувствовалось, что это очень важно для нее - что черная женщина не сольпромовская и что на Сольпроме никогда таких не бывало.

- А она и не говорит, что она сольпромовская, - сказал Пантелеев, - она геническая, да и не геническая она, а немецкая. Пришли фашисты, и пошла за ними, как собака, - по-своему повертывая то, что сказала женщина, добавил Пантелеев, вставая.

- Чего на нее смотрите, товарищ начальник, стрелите ее, и все, просто, как о чем-то само собой разумеющаяся, сказала шоферка. Потом помолчала и, уже ни к кому не обращаясь, убеждённо добавила: - Я бы ее стрелила.

- "Стрелить" успеем, - сказал Пантелеев, - а вот посмотреть на нее что в нашей жизни бывает, это надо! Смотри на нее, Паша, - повернулся он к шоферке. - Смотри и запоминай.

- А чего мне ее запоминать, - с обидой и голосе отозвалась девушка. Очень мне надо ее запоминать.

- Оформляйте протокол допроса, - сказал Пантелеев уполномоченному, - и сегодня же отправляйте в Симферополь. - И другим, веселым голосом крикнул девушке: - Поехали, шоферка! Где твоя полуторка?

- За домом, сейчас выведу, - откликнулось она на бегу.

Пока шли к машине, Лопатин на ходу задумчиво вертел в руке сплющенную пулю. Она, провалившись в сапог, мешала ему идти. Он вынул ее, пока Пантелеев разговаривал с начальником штаба батальона. Вынул и забыл о ней, а сейчас захотел закурить, полез в карман за спичками и вспомнил.

- Повезло, - бросив взгляд ни пулю, которую вертел Лопатин, сказал Пантелеев. - Будешь в Москве - подари мамаше или жене.

Он ждал, что Лопатин ответит на его шутку, но Лопатин не ответил. Мамаши у него давно не было, а его жене эта пуля была ни к чему; в последнее время ему все чаще казалось, что он и сам-то ей ни к чему.

Велихов, стоя перед машиной, крутил заводную ручку.

- Вы не так, - говорила Паша, - дайте я сама. Но Велихов еще несколько раз с силой крутанул ручку, машина завелась, и Паша полезла в кабину.

- Ну и спасибочко! Только зря, я бы и сама.

- Одну минуту, товарищ дивизионный комиссар, разрешите, я сена в кузов возьму, - сказал Велихов.

- Бери, бери. А то корреспондент будет на меня потом обижаться, что я в кабине сидел, а он в кузове бока намял, а человек уже не молоденький.

Велихов притащил охапку сена, швырнул ее в кузов, забрался первым и заботливо протянул руку Лопатину.

- Побольше себе возьмите, - сказал Велихов, когда полуторка тронулось, и стал подгребать сено под бок Лопатину.

Удивительно, как всего несколько часов могут переменить человека. Утром это был еще нагловатый, глупо цукавший пожилого шофера и на каждом шагу стремившийся подчеркнул" свою значительность нахальный адъютантик, а сейчас он как-то вдруг за день похудел, и даже лицо у него стало не таким розовым, как утром, а более осмысленным и взрослым. Оттого, что он был в бою и видел, как вокруг умирают, у него появилось что-то, чего не было раньше: что-то понимающее и доброжелательное по отношению к людям, которые смертны, так же как и он сам. Наверное, он только сегодня это почувствовал, раньше знал, но не понимал. А сегодня понял, что можно не успеть сделать людям добро и не успеть исправить зло.

"А может, и нет, может, мне все это только кажется, - подумал Лопатин. - Потому что самому после такого дня, как сегодня, хочется лучше относиться к людям".

Около позиций морской батареи Пантелеев остановил машину и, еще прежде чем открыть дверцу, с радостью увидел спешившего навстречу маленького востроносого полковника, натуго затянутого в полевую портупею и обвешанного со всех сторон всем, что полагалось иметь по штату, - наганом, планшетом, полевой сумкой и биноклем. Даже свисток на витом кожаном шнурке был засунут у полковника на свое, положенное для свистка место на портупее.