Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

Она пробежала глазами написанное в телеграмме, кивнула головой и рванулась к двери:

- Я быстро-быстро вернусь.

Но ему стало жаль отпускать ее от себя в этот последний день, и он поднялся из-за стола:

- Выйдем вместе. Ты на телеграф, а я пока схожу в редакцию отнесу рассказ.

- Подожди. - Она встревожилась. - Ты вчера говорил, что тебе дадут дежурную машину и ты еще до редакции съездишь в госпиталь на рентген.

- Ни на какой рентген я не поеду.

- Но ведь тебе редактор велел.

- Мало ли что он мне велел. Нет настроения ехать сегодня в госпиталь. Можешь меня понять?

- Могу, мне бы самой не хотелось,

- Сдам сегодня рассказ, на том и сойдет. А в госпиталь завтра, без тебя. Пошли!

Когда они дошли до угла своего дома, где ему надо было сворачивать направо - к редакции, а ей налево - к телеграфу, Нина нерешительно предложила:

- Может, я отправлю и приду в редакцию, подожду тебя там у вахтера, пойдем домой вместе.

- А вдруг редактор тут же с ходу захочет прочесть рассказ и высказать соображения? Что тогда? Сходи на телеграф и возвращайся домой. А я, как освобожусь, позвоню. И ты пойдешь мне навстречу - по правой стороне, если считать от тебя.

Она поцеловала его и махнула своими длинными ногами через перекресток к телеграфу, а он, с завернутым в трубочку рассказом под мышкой, отправился в реакцию, до которой, как это давно сосчитано, четверть часа ходу, а, впрочем, теперь, после госпиталя, немножко больше.

8

Редактор был на месте, но собирался ехать информироваться в Генштаб и читать рассказ не стал.

- Что у тебя за привычка? Обязательно ему нужно в трубку свернуть.

Он недовольно разгладил Лопатинскую рукопись и, прочтя заголовок "Ночь как ночь", поморщился.

- Ночь как ночь, день как день! Все тянет заранее объяснить, что ничего особенного не произойдет. Раз ночь как ночь - чего ж тут читать? Или сам перемени, или пусть тебе Гурский за двадцать копеек придумает. А нет - я переменю. Бесплатно.

Он зашел в заднюю комнату и, скинув там свою синюю рабочую куртку, вернулся в генеральском кителе.

- Что тебе в госпитале сказали? Только не ври, имею возможность проверить.

- Не был я в госпитале.

- Возьми машину и съезди, пока меня нет.

- Не хочется. Дочь провожаю, обратно в Омск. Лучше дай машину свезти на вокзал. Сегодня провожу, а завтра с утра - в госпиталь.

- Смотри, тебе видней, - с запинкой сказал редактор и, ничего не добавив, первым вышел из кабинета.

Лопатин пошел к Гурскому. В начале войны, когда редакция дважды переезжала в другие большие дома с подвалами, превращенными в бомбоубежища, каждый раз считалось, что ее старенькое здание, втиснувшееся между двумя дряхлыми деревянными домами, немцы непременно сожгут. Но с ним ровно ничего не случилось, и редакция со второго года войны снопа благополучно теснилась в этом привычном доме, с его узкими длинными коридорами и маленькими теплыми комнатами в одной из которых был крошечный кабинетик Гурского.

- Все еще в штатском? - Увидев Лопатина, Гурский снял со стула подшивку газет. - Садись!

Все кругом, даже диван, на котором Гурский, если удавалось, любил подремать в разгар редакционного дня, было засалено подшивками.

- Поеду провожать - надену форму, - сказал Лопатин.

- Для переговоров с проводниками о доставке до Омска без усушки и ут-тряски?

- Да. Все-таки девчонка.

- Я, если позволит время и темп-перамепт нашего редактора, тоже п-провожу ее. По правде говоря, сначала думал, что она смягчится и останется с тобой.

- Пока война - понятие "со мной" слишком неопределенное. Поэтому не уговаривал.

- Только не делай, пожалуйста, вид, что тебе так уж по терпится вп-перед, на Запад!

- Пока вполне терпится. Не прочь посидеть и спокойно пописать.

- Ну, это бабушка надвое сказала. Сп-покойной жизни нам не обещают. Вчера на улице Горького вст-третил знакомого по Сталинграду комбата, вместо левой кисти - п-протез. А замполита их полка, с которым ходили в батальон, оказывается, уже вт-торой год нет на свете. Ты, кстати, его знал, он тогда в Сталинграде всп-поминал, как ты был у него в Одессе.

- Знал, - сказал Лопатин и ничего не добавил. Не хотелось. Он уже давно боялся за Левашова, иногда почти не веря, что тот до сих пор жив. Было в этом человеке что-то гибельное, словно он с первого дня войны как рванул на себе ворот, так и шел - душа нараспашку - навстречу смерти.

- Вижу, расст-троил тебя, - сказал Гурский. - Мне там, в Сталинграде, п-показалось, что он - личность. Поэтому и спросил про него вчера.