Сергей Волков - Зарождение добровольческой армии

При погрузке произошло несколько недоразумений. Вообще, на погрузку, да и на самое формирование дивизиона бумаг никаких не было (или же были самые неофициальные), почему железнодорожники не хотели давать вагонов и запрашивали Москву. Там, конечно, тоже ничего не знали. Нам помог, как и не раз впоследствии, творившийся повсюду хаос. Удалось убедить железнодорожное начальство в правильности и даже срочности нашей отправки. Дивизиону предоставили пять вагонов. Но когда все погрузились и наши пять вагонов стали прицеплять к эшелону украинцев, 5–му и 6–му эскадронам Запорожского полка, те наотрез отказались разрешить присоединить нас к ним, говоря: неизвестно, мол, что это за дивизион, и, может быть, они, то есть украинцы, будут невольно способствовать перевозке контрреволюционных частей на свою же голову и что из‑за дивизиона задержат в пути и их. После долгих увещаний удалось убедить украинцев в том, что не их это дело и вина, кого к ним присоединяют на железной дороге. Случай этот ясно показывает политическое настроение выделенных из полка улан–украинцев.

1 декабря, под вечер, бывшие солдаты л.‑гв. Уланского Его Величества полка, а теперь — украинцы, поляки и зачатки Персидского дивизиона покинули Гжатск и свой старый родной полк. В Гжатске с полком остались: командующий полком полковник Домонтович 2–й, штабс–ротмистр Молоствов, [25]штабс–ротмистр Салтыков, корнет Силин, прапорщик князь Меликов [26]и прапорщик Трейдон, произведенный во время революции из вахмистров. Нелегко им было оставаться, видя, как все разъезжаются, хотя большевизм в эти дни в полк еще не проник. Видно это было из следующего: в Гжатске в это время стояли пехотные армейские части, полностью уже большевизированные. Комитеты этих частей предложили нашему полку снять погоны, что сами они давно уже сделали. Наш полковой комитет ответил: если им нравится не носить погон, пускай снимают, полк же погон не снимет, и, во избежание возможных крупных недоразумений, с подобными требованиями чтобы впредь не обращались.

Орша, вторая большая станция от Гжатска, на пути следования покинувших полк эшелонов и была «камнем преткновения». Здесь закончила свое недолгое существование украинская бригада, и ту же участь рисковали разделить и польский эскадрон и Персидский дивизион. Но судьба, а вернее, опять все тот же хаос оказался еще раз верным нашим пособником.

При подходе наших эшелонов к станции Орша начальники их, как всегда, пошли узнать у коменданта, скоро ли будет дальнейшая отправка. Коменданта на станции не оказалось, он пошел в город усмирять пьяную чернь, разбившую цистерны со спиртом и перепившуюся, а также чтобы выпустить еще оставшийся спирт. Подождали его прихода с час. Наконец появился революционный комендант — молодой солдат–большевик в расстегнутой шинели без погон, в фуражке на затылок, сильно навеселе. Видимо, спирт был выпущен удачно. Первыми обратились к нему за справками украинцы. Комендант удивил их ответом: «Украинцев? Пропустить дальше? Никуда не пущу. Здесь будете разгружаться. На то есть у меня приказ Главковерха Крыленко!» Полковые «рады» в волнении начали по прямому проводу запрашивать Могилев, Ставку. Оттуда такой же ответ: украинские эшелоны на юг не пропускать!

Мы, офицеры Персидского дивизиона, думая, что украинцам удастся все же после переговоров со Ставкой двинуться дальше, решили о себе лучше не напоминать, а проскочить незаметно; едва ли кто‑либо стал бы проверять состав эшелонов. Но когда украинцы получили отрицательный ответ, и к тому же в категорической форме, нам пришлось напомнить о себе, приняв противоположную тактику. Штабс–ротмистр Потоцкий обратился к тому же коменданту в наивном тоне: когда же отправят нас, пять вагонов Персидского дивизиона, случайно прицепленных в Гжатске к украинскому эшелону?

«А это еще что такое? Насчет вас у меня никаких указаний из Ставки нет, а без ее разрешения тоже не пропущу!» — ответил подвыпивший комендант. Он был прав. Относительно нас едва ли где‑нибудь было известно. Но нам было необходимо приложить все старания уговорить пропустить дивизион именно коменданта, так как на получение разрешения из Ставки рассчитывать не было никакой возможности. Вряд ли Крыленко пропустит какую‑то подозрительную часть в область, кипевшую восстанием. Задачу убедить коменданта взял на себя штабс–ротмистр Потоцкий. Он подметил, что тот благодаря винным парам был в веселом и даже расположенном к нам настроении, и со свойственным ему юмором стал играть на его психологии. Потоцкий уверял коменданта, что раз тот поставлен на такой ответственный пост, следовательно, он пользуется революционным доверием и полновластен сам разрешить данный вопрос. Хотя пьяному солдату это и льстило и он, хлопая себя в грудь, кричал, что он все может сделать, однако отправить эшелон побоялся и только разрешил Потоцкому лично переговорить по прямому проводу со Ставкой. Делать было нечего. Пришлось стать к аппарату и вызвать Могилев. Эти переговоры со Ставкой прекрасно характеризуют те дни: занятие Главковерха сводилось тогда главным образом к тому, чтобы пропустить или задержать такой‑то эшелон, даже, как в нашем случае, из двух–трех десятков людей, и разоружить или нет какую‑либо часть.