Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

Вот почему Константин теперь и озвучивает молитву Моисея не в толковании семидесяти, а в дословном переводе Акиллы. Вы ему, а не им доверяете? Вот и слушайте молитву Моисея, как она звучит по-гречески у тщательного Акиллы. Хотя и у семидесяти старцев смысл молитвы тот же самый: пророк призывает Господа вселиться в человеческую утробу и очистить людей от грехов.

Но как только прозвучал вслух пророк, как только услышали, что слова молитвы удостоверены самим Акиллой, разговор быстро свернулся.

Почему так? Может, вспомнили, что пора бы уже предоставить гостям досуг с дороги? Или самим хозяевам понадобился достаточный срок, чтобы обсудить услышанное? В том числе и эту озадачившую их ссылку гостя на Акиллу. Вот, оказывается, как исправно он подготовился к спору — даже Акиллой вооружён!

« И тако разидошася с обеда, нарекше день, в оньже беседу о всех сих сотворят », — сообщает напоследок житие о первой встрече.

Главные обсуждения ещё впереди. А это застолье — лишь примерка к ним, взаимная предварительная разведка.

Как видим, Константин и у хазар пользуется приёмами ведения спора, которые помогали ему ещё в Багдаде. С первых же слов он исповеднически открыт и не намерен утаивать свою суть христианина. А потому он настроен не только отвечать, но и спрашивать. Принимать удары, не пятясь, и тут же озадачивать противника. Своими маленькими притчами заставлять его думать в нужном ему направлении, а вопросами принуждать к нелукавому ответу. Словом, он не намерен здесь оправдываться. Пусть оправдываются они, если смогут.

Когда надо, он готов применить к делу и логические ходы старого афинского хитреца Сократа. Да-да, воспользоваться тем искусством диалога, которое он, Константин, осваивал на уроках у Фотия. Тот ведь не запрещал ученикам разбирать и диалоги язычника Платона, а в них, как известно, Сократ своей якобы простецкой логикой всегда перебарывает любых спорщиков. И Константину не зазорно, что за спиной у него ещё и эта — древнегреческая школа словесной полемики.

Ко второй встрече, так же прошедшей при участии кагана, хазарская сторона предложила для обсуждения тему верности Закону, полученному от Бога через Моисея. Закон этот первый и навсегда уже единственный. Всё, что вне его (язычество) или после него (христианство) — не от Бога, а от людей.

Но Константин сразу же предлагает иное отношение к закону: не первый и не единственный. Для доказательства он опять готов пользоваться лишь ветхозаветными примерами. Почему не вспоминают его собеседники договор Бога ещё с праотцем Ноем? Не Ною ли Бог дал закон первому, назвав его заветом? Ибо сказал ему: «…се Аз воздвигну завет мой с тобою и с семенем твоим, и со всей землёй…»

Иудеи не принимают ссылку Философа на Ноя. Потому что, по их разумению, завет и закон — совсем не одно и то же. На это следуют его новые доводы, он приводит по памяти обращения Бога к Аврааму, к пророку Иеремии, в которых «закон», «завет», «заповедь» по смыслу своему — понятия, никак не отменяющие, но дополняющие и подкрепляющие друг друга.

Лишь теперь, по видимости, иудеи соглашаются с Философом: да, «закон называется также заветом». Но они по-прежнему настаивают на том, что христиане, воздвигая свой новый завет, попирают закон истинный.

Снова и снова Константин просит собеседников вслушаться в слова пророческих книг. Закон не может быть неизменным, раз и навсегда данным. Вот пророк Иезекииль вопиет: « Иный вам дам закон ». Или тот же Иеремия: « Се дни грядут, глаголет Господь, и завещаю дому Иудову и дому Израилеву завет нов, не по завету, иже завещах отцем вашим в день, воньже приимшу ми руку их, извести их из земли египетскыя, яко и ти не пребыша в завете моем, и аз возненавидех я(их) ».

И ещё из Иеремии предлагает речение Константин: «… Словес пророк моих не послушаша, и не вняша, и закон мой, иже пророци проповедаша, отринуша ».

А когда Философ говорит им, что не только названные, но и многие иные из пророков предупреждают их, что закон перестанет действовать, иудеи, наконец, произносят вслух:

— Всякий еврей знает воистину, что будет так! Но… И тут следует всегдашнее иудейское самооправдание:

— Но ещё не пришло время для Помазанника.

Для него же и такое их признание — не новость. Рано или поздно они принуждены бывают в споре с христианином приоткрывать эту тлеющую опухоль своего духа. Им удобнее оставаться при своём иссякшем, усохшем законе, чем признать, что чаемый Мессия уже пришёл в мир. Он пришёл, а они, занятые хитросплетениями своего законничества, проглядели время Помазанника, не приняли Воплотившегося, отдали на казнь, на распятие. Они отвергли самое лучшее в самих себе. Их отвержение длится и длится. Их позор не удаётся сокрыть. И первыми, ещё до явления миру Спасителя, этот их позор открыли лучшие, достойнейшие из их же среды.