Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

Неужели Святополк?!

Но где ж Ростислав?..

Спросите лучше, где ветер… Одни немцы знают, куда Ростислава упрятали. У Карломана спрашивайте, где Ростислав. И жив ли ещё тот Ростислав…

Карломан. Он же Карломань. Один из трёх сыновей Людовика Немецкого… Сколько же их на свете — Людовиков, Кар-ломаней?.. Какой-то Карломан, самый, что ли, первый из всех по счёту, был родным братом Карла Великого, но умер юношей. Был ещё какой-то, но тоже не здесь, а в Бургундии. А этот, старший сын Людовика Немецкого?.. Ещё в первое своё пребывание в Моравии братья услышали о нём немало всякого. То он союзничал с Ростиславом, то, неугомонный в коварствах и клятвопреступлениях, почти тут же свежую распрю затевал. И теперь, после прошлогоднего поражения от Ростислава, видать, недолго копил в себе злость для нового умысла. Но действовать решил напоследок не мечом, а прельщением. Немало, должно быть, наобещал Святополку и его вельможам нитрским за измену. Не пролив и капли крови, получил от них клеть с опутанным по рукам и ногам велеградским князем.

Нет, не получается ему, Мефодию, стоять посреди поля придорожным обломком воинского надгробия. Ради хотя бы этой малой горстки учеников, что в унынии сгрудились возле него, нужно перебороть в себе терпкую каменную усталость.

Всё равно надо в Велеград ехать! А значит, и так и так — через Нитру пылить. Если же Святополк уже не в Нитре, а в Велеград перебрался, на дядин стол, надо перво-наперво усовестить Святополка. Наложить на него строжайшую епитимью за Иудин грех. Может, ещё не поздно спасти и Ростислава? Только знает ли племянник, куда спровадили дядю родного?

Но вышло так, что никто из них двоих — ни Святополк, ни Мефодий — ещё долго ничего не знали о судьбе Ростислава. Как ничего или почти ничего достоверного ещё долго не знали Мефодий со Святополком и друг о друге.

Так получилось, что Мефодий если и добрался тогда до Велеграда, то лишь на самый малый час, — чтобы доставить превеликую радость глумливой облаве. Наконец-то — с копьями, арканами и ножами — вышли на лов долгожданного византийского зверя и его зверят.

И учеников похватали вместе с их опозоренным епископом. Ехали из Рима к великой радости, а облеплены грязью с головы до ног.

Куда везут их? На запад солнца, в предгорья и горы, через ямины, нарытые потоками. Значит, в самое гнездовье франкское. Не там ли теперь и Ростислав, если только жив князь?

Помоги же напоследок, спасительная книга!.. Когда начинал он перелагать её псалмы, заботливо подбирая на место греческих славянские слова, мог ли догадываться, как много в ней наперёд сказано и про него самого! Про каждого из нас сказано наперёд — на случай всякой беды, всякого непереносимого унижения. И вот — память нашаривает во тьме последнее прибежище для души.

Прежде, когда жили с братом на Горе, книга эта чаще всего открывалась для него стихами тихой радости и благодарности за то, что теперь и монахи его из славянского племени тоже, не хуже греков, разумеют смыслы Давидовых стихов:

Душа переполнена была смиренным ликованием. Казалось, и по всему миру так же теперь разливается благодатная теплота.

Верилось, что навсегда допущены они в это селение чистых трудов и до конца дней своих будут растроганно славить Творца на сладкозвучных гуслях царёвых.

Но так она теперь далека, та Гора, будто в чужой совсем жизни! А их — не в преисподнюю ли тащат? Можно подумать, что и не христиане вовсе тащат, а свирепые язычники — гунны, авары. Или угры, что напали было на него с братом в степях прихазарских…. Но и язычники бы так не злобились, видя их беззащитность.