Павел Анненков: Литературные воспоминания

С середины шестидесятых годов Анненков подолгу живет с семьей за границей, а в дальнейшем обосновывается там на постоянное жительство, лишь наезжая в Россию. С отъездом за границу обрывается и его активная критическая деятельность.

Последние статьи Анненкова о произведениях текущей литературы, такие, как «Современная история в романе И. С. Тургенева „Дым“ (1867) или „Война и мир“. Роман гр. Л. Н. Толстого. Исторические и эстетические вопросы» (1868), по-прежнему обнаруживают хороший художественный вкус и эстетическую чуткость их автора. Но когда речь заходит о соотношении изображенного с реальной жизнью России, о значении произведения в идейной жизни эпохи, у Анненкова будто исчезают на это время тонкий вкус и природный ум, живая мысль уступает место голой буржуазно-постепеновской тенденции.

Живя за границей, Анненков по-прежнему в курсе всех дел и событий русской жизни. Участие в издании «Вестника Европы» и общение на этой почве с Пыпиным и Стасюлевичем, дружба с Тургеневым, приятельские отношения с Щедриным, Писемским, деятельная переписка с множеством русских литераторов, а главное, работа над литературными воспоминаниями, о создании которых Анненков стал думать, очевидно, сразу же после смерти Герцена (1870), — все это тесно связывает его с литературной жизнью эпохи до конца дней.

В идейной эволюции Анненкова, от сочувствия в молодости Белинскому и Герцену — через глухую вначале, а затем и откровенную неприязнь к молодому «разночинскому» поколению революционеров-демократов — к полному единодушию на позициях «мыслящего консерватизма» и священного принципа частной собственности с «благонамеренными» буржуазными кругами, отразились характерные черты, свойственные вообще русскому дворянскому либерализму. Тип людей вроде Анненкова чрезвычайно далек от нас не только в социально-историческом, не только в мировоззренческом, но и в нравственно-психологическом смысле. Трудно себе представить ту «гибкость души», раздвоенность в поведении и двоегласие в суждениях, которые свойственны были людям типа Анненкова. И что любопытно, ни Анненков, ни ему подобные, вроде Кавелина, не страдали от этой двойственности.

Не менее характерно и соединение в типе либерала идеальничанья, краснобайства с практической трезвостью. Анненкову, справедливо писал Салтыков-Щедрин, досталось «в удел благодушие». А вместе с тем он был довольно практичным человеком и обладал твердой рукой хозяина-помещика. И это не было секретом для многих его современников. Например, симбирский литератор В. Н. Назарьев, хорошо знавший жизнь Анненкова в Симбирске, в родовом поместье Чирьково, когда речь зашла о литературном его портрете, откровенно писал М. М. Стасюлевичу: С своей стороны, я не рискнул бы написать такой очерк, так как при всем уважении к покойному, не вполне понимал его, то есть его двойственности — как крупного землевладельца, не всегда удобного для крестьян, и в то же время любознательного, умного и даже гуманного человека.

Социально-психологическая двойственность сказалась в литературных трудах Анненкова и в конечном счете предопределила их судьбу. Он обладал тонким художественным вкусом и мастерски анализировал литературную форму. К его советам и отдельным замечаниям по тому или иному конкретному поводу внимательно прислушивались и Тургенев, и Толстой, и Щедрин. Но многое из его литературного наследства, особенно критического, не пережило своего времени.

Иное дело литературные мемуары Анненкова, связанные с самой лучшей и наиболее поэтической порой в жизни автора и написанные широко, крупно, талантливо. Однако и в его воспоминаниях читатель без особого труда подметит и двоегласие, и половинчатость, и ограниченность либерала-постепеновца.

Анненков уделяет немало страниц характеристике идейной жизни сороковых годов, главного ее направления и преобладающего пафоса, Повествование о Гоголе, Белинском, Грановском и других, основывающихся на фактах и живых наблюдениях, он сплошь и рядом дополняет общими рассуждениями, стремясь обрисовать тип передового человека того времени, его нравственно-психологический облик, свойственный ему образ мыслей.

В этих рассуждениях по поводу эпохи и человека сороковых годов Анненков малоинтересен. Как только речь заходит о «политике», о революционной демократии сороковых годов, отражавшей настроения крепостных крестьян и рвавшейся из сферы теории и литературных интересов в реальную жизнь, либерал-постепеновец сразу же берет в Анненкове верх над правдивым летописцем эпохи. Высший тип человека сороковых годов представляется ему лишь в виде либерально настроенного мыслителя, ограниченного пределами приятельского кружка и довольствующегося узкой сферой чистой теории, но отнюдь не борца демократического склада, не политика, стремящегося к революционному переустройству русской жизни. По мнению Анненкова, тип «политического человека» в прямом смысле этого понятия вообще появился в русском обществе не в сороковых, а лишь в пятидесятых годах, в период крестьянской реформы. Но и тогда его воплощали не Чернышевский или Герцен- они «от лукавого», — а сторонники мирной легальной деятельности типа Кавелина и Самарина,